В ходе так называемых освободительных походов в Западную Белоруссию и Западную Украину в советский плен попали 250 тыс. человек. Однако для содержания столь большого числа людей не хватало ни лагерей, ни продуктов питания, ни даже питьевой воды. В результате в октябре того же года рядовые и младшие командиры были распущены по домам или переданы Германии. В плену остались 40 тыс. человек. 8,5 тыс. офицеров содержались в Козельском и Старобельском лагерях, 6,5 тыс. полицейских — в Осташковском. 25 тыс. солдат и унтер-офицеров работали на строительстве шоссе Новоград Волынский — Львов и на шахтах Кривого Рога. Вскоре руководству НКВД стало ясно, что им не удалось сломить волю узников трех спецлагерей к борьбе за восстановление польской государственности1.
2 марта 1940 г. Политбюро ЦК ВКП(б) постановило выселить в Казахстан на 10 лет 25 тыс. семей польских офицеров, полицейских и узников тюрем. 5 марта 1940 г. эта же высшая
1 Катынь. Март 1940 г. — сентябрь 2000 г. Расстрел. Судьбы живых. Эхо Катыни. Документы / Составители: Н.С. Лебедева, Н.А. Петросова, Б. Вощинский, В. Матерский, Э. Росовска. М.: Весь Мир, 2001. С. 43–44 (далее: Катынь. 1940–2000. Документы).
248
партийная инстанция приняла решение о расстреле 14 700 польских офицеров, полицейских, жандармов, тюремных работников, чиновников и 11 тыс. находящихся в тюрьмах западных областей УССР и БССР заключенных. Их дела предлагалось рассмотреть в особом порядке с применением к ним высшей меры наказания – расстрела. Рассмотрение дел предписывалось провести без вызова арестованных и без предъявления им обвинительного заключения.
В апреле–мае 1940 г. были расстреляны 8348 офицеров, 6311 полицейских и 7305 узников тюрем. Их семьи — более 66 тыс. человек — в середине апреля депортировали в Северный Казахстан, где им не предоставили ни жилье, ни работу1. Расстрел почти 22 тыс. поляков держался в строжайшей тайне — об их судьбе не сообщалось ни родным, ни Красному Кресту, ни правительству Владислава Сикорского.
В 1942 г. германские власти узнали о могилах польских офицеров в Катынском лесу, но тогда этот факт их не заинтересовал. После же поражения вермахта под Сталинградом гитлеровцы попытались использовать его для подрыва единства антигитлеровской коалиции. 13 апреля 1943 г. германская радиостанция известила мир о массовом захоронении польских офицеров в Катыни. Через пару дней Й. Геббельс запишет в своем дневнике:
«Катынское дело становится колоссальной политической бомбой, которая в определенных условиях еще вызовет ни одну взрывную волну. И мы используем ее по всем правилам искусства»2.
Союзники СССР по антигитлеровской коалиции разгадали цель германского руководства и сделали все от них зависевшее, чтобы уменьшить резонанс от катынского взрыва. Однако боль, которую испытывали поляки, не позволила им промолчать.
1 Катынь. Пленники необъявленной войны. Документы и материалы. М.: Международный фонд «Демократия», 1997. 608 с.; Катынь. Март 1940 г. – сентябрь 2000 г. Расстрел. Судьбы живых. Эхо Катыни. Документы. М.: Весь Мир, 2001. С. 41, 563–565.
2 Goebbels Tagebucher. April–August 1943.
249
Польское правительство обратилось к Международному Красному Кресту с просьбой о расследовании обстоятельств гибели своих офицеров. Кремль немедленно приостановил с ним дипломатические отношения1.
В дальнейшем сталинское руководство делало все возможное, чтобы не только скрыть правду о катынском преступлении, но и возложить ответственность за него на гитлеровцев. В конце сентября 1943 г. вместе с войсками, освобождавшими Смоленск, в Катынский лес вошли специальные подразделения НКВД.
Оперативники, руководимые наркомом госбезопасности Всеволодом Меркуловым и заместителем наркома внутренних дел Сергеем Кругловым, арестовали сотни коллаборационистов, которым грозила казнь через повешение, и вынудили их к даче ложных показаний. Член Чрезвычайной государственной комиссии (ЧГК) Николай Бурденко, выехавший в Смоленск в начале октября 1943 г., по указанию В. Молотова не допускался к катынскому делу вплоть до 12 января 1944 г., когда во главе с ним была создана Специальная комиссия по расследованию злодеяний гитлеровцев в Катынском лесу2. Ее члены прибыли в Смоленск 18 января и уже 24-го числа утвердили свое Сообщение, возлагавшее ответственность за катынский расстрел на гитлеровцев. В его основу была положена обширная справка, подписанная В. Меркуловым и С. Кругловым3.
1 Мадайчик Ч. Катынская драма // Катынская драма. Козельск, Старобельск, Осташков: судьба интернированных польских военнослужащих. М.: Полит издат, 1991. С. 90–92.
2 26 сентября 1943 г., на следующий день после освобождения Смоленска, главный хирург Красной армии Николай Бурденко был приглашен в ЧГК, где академик Илья Трайнин передал ему указание Молотова выехать в Смоленскую область для участия в расследовании немецко-фашистских преступлений. На следующий день Бурденко писал Молотову: «...Я получил Ваше указание об обследовании Смоленской области и, в частности, Катынской трагедии...» Однако в резолюции Молотова указывалось: «Т. Вышинский. Я о Катыни ничего не говорил т. Трайнину. Нужно обдумать, когда и как браться за это дело. Тов. Трайнин поторопился с дачей поручения т. Бурденко» (РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 512. Л. 10).
3 Лебедева Н. С. Комиссия Бурденко // Российско-польский альманах. Вып. II. Ставрополь–Волгоград: Изд-во СГУ, 2007. С. 114–150.
250
Выводы Сообщения Специальной комиссии советское руководство попыталось подтвердить авторитетом Международ- ного военного трибунала (МВТ) в Нюрнберге, а руководство «дружественной» Болгарии, занятой советскими войсками, — организацией процесса над «болгарскими участниками катынского и винницкого дел». Однако члены Международного военного трибунала, вопреки протестам советского члена МВТ Ионы Никитченко, дали возможность защите и обвинению вызвать по три свидетеля. В результате в приговоре МВТ катынское преступление не фигурировало1.
В Польше правда о Катыни передавалась из уст в уста. С 1981 г. она стала активно распространяться движением «Солидарность». Во второй половине 1980-х годов официальная Варшава вынуждена была поставить перед Михаилом Горбачевым вопрос о раскрытии правды о катынском злодеянии.
В созданную в 1987 г. двустороннюю партийную комиссию по белым пятнам в истории поляки внесли экспертизу Сообщения Комиссии Бурденко2. Однако советские члены не были уполномочены ставить под сомнение это Сообщение. Член Политбюро Александр Яковлев, курировавший работу советско-польской комиссии, писал:
«Началась длительная поисковая “волынка”. Польская часть объединенной комиссии нажимала на Георгия Смирнова, он в свою очередь звонил мне и просил помочь в поиске документов. Каждый раз я обращался к Михаилу Сергеевичу, который отвечал на мои неоднократные просьбы одним словом: “Ищите!”... Так продолжалось достаточно долго. Но однажды вся эта невнятица была взорвана. Ко мне пришел Сергей Станкевич и сказал, что историк Н.С. Лебедева, работая с документами конвойных войск, неожиданно обнаружила сведения о Катыни»3.
1 См. подробнее: Лебедева Н.С. Катынский вопрос на Нюрнбергском процессе // Посев. 2012. № 2. С. 26–35.
2 См. подробнее: Яжборовская И.С., Яблоков А.Ю., Парсаданова В.С. Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях. М.: РОССПЭН, 2001.
3 Катынь. Пленники необъявленной войны... С. 5–6.
251
Вопреки запрещению ЦК КПСС, но с ведома А.Н. Яковлева 25 марта 1990 г. в газете «Московские новости» было опубликовано интервью со мной о найденных в архивах катынских документах. Почти три недели потребовалось горбачевскому руководству, чтобы решиться на обнародование 13 апреля 1990 г. официального заявления ТАСС, возлагавшего ответственность за катынский расстрел на органы НКВД1.
Однако еще полтора года скрывался факт существования решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г. Примечательно, что Михаил Горбачев знал о нем еще с 1987 г., а Борис Ельцин — с декабря 1991 г. 14 октября 1992 г. этот документ был представлен Конституционному суду во время слушания дела против КПСС. В тот же день Рудольф Пихоя вручил его президенту Польши Леху Валенсе2.
В соответствии с российско-польским соглашением были подготовлены и опубликованы семь томов документов — четыре на польском, два на русском и один на английском языке. Русско- и польскоязычные тома готовились Н.С. Лебедевой, Н.А. Петросовой, В. Матерским и Б. Вощинским, англоязычный — А. Чинчалой, Н.С. Лебедевой и В. Матерским3. В последующие годы вышел целый ряд книг, посвященных катынской проблематике. Однако это не значит, что тема полностью исчерпана.
В дальнейшей работе по данной проблематике я выделила бы три основных направления. Прежде всего, это расширение ее источниковой базы. Поисками новых комплексов документов применительно к материалам спецслужб активно занимает-
1 Катынь. 1940–2000. Документы. С. 580–581.
2 Там же. С. 444.
3 Катынь. Пленники необъявленной войны...; Катынь. 1940–2000. Документы; Katyń. Dokumenty zbrodni. T. 1. Jeńcy nie wypowiedzianej wojny (sierpień 1939 - marzec 1940). Opracowali W. Materski, B. Woszcyński, N.S. Lebiediewa, N.A. Pietrosowa. Warszawa, 1995. 548 s.; T. 2. Zagłada marzec–czerwiec 1940. Warszawa, 1998. 574 s.; T. 3. Losy ocalałlych lipiec 1940 — kwiecień 1943. 539 s.; T. 4. Echa Katynia kwiecień 1943 — marzec 2005. Warszawa, 2006. 619 s.; Katyn. A Crime Without Punishment / Ed. by A. Cienciala, N. Lebedeva, W. Materski. New Haven & London: Yale University Press, 2007. 624 p.
252
ся Василий Христофоров, главный научный сотрудник Института истории РАН, начальник управления регистрации и архивных фондов ФСБ. Имеется определенный резерв не полностью изученных исследователями документальных комплексов и в других российских архивах. Так, в Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ) недавно поступили материалы к совершенно секретным Особым папкам Политбюро ЦК ВКП(б). Они важны для уточнения и расширения наших знаний по советизации присоединенных в сентябре 1939 г. к СССР территорий и в отношении судеб польских военнопленных и узников тюрем. Здесь отложились неизвестные ранее письма Л.П. Берии, проекты решений Политбюро и другие документы1. Незадолго до сдачи тома в печать мной было найдено письмо Берии и Н.С. Хрущева И.В. Сталину, датированное 29 февраля 1940 г. под № 793/б о депортации семей тех, кого намеревались расстрелять2. Номер же недатированного письма Берии Сталину относительно расстрела польских офицеров, полицейских и узников тюрем — 794/б. В результате стало возможным ответить на вопрос, когда был составлен первый вариант рокового решения о ликвидации около 22 тыс. поляков3.
Большой объем неизвестных нам материалов — это те, которые собрала следственная группа Военной прокуратуры, созданная в сентябре 1990 г. в связи с возбуждением уголовного дела по факту массового расстрела в Катыни. Руководителем ее был назначен полковник юстиции Александр Третецкий (ныне генерал). Как он мне рассказывал, польский консул в Москве Михал Журавский предоставил его группе ксерокс, и все документы, поступавшие в следственную группу, сразу же копировались и передавались заместителю генпрокурора Польши Стефану Снежко. Исследователи к ним допущены не были. Материалы Военной прокуратуры по катынскому делу остаются секретными и в настоящее время, хотя само дело было за-
1 РГАСПИ. Ф 17. Оп. 166. Д. 613–616 и др.
2 Там же. Д. 621. Л. 86–90.
3 См.: Лебедева Н. Когда решили ликвидировать 22 тысячи поляков // Новая газета. 2014. 11 июля. № 75. С. 10–11.
253
крыто еще в 2006 г. Ни заключения по нему, ни сами материалы не были опубликованы. После гибели польского президента Леха Качиньского в 2010 г. началась передача материалов данного дела польской стороне. Они поступают в Институт национальной памяти Польши (ИНП), где к ним также не допускают исследователей. С этими документами могут работать только штатные сотрудники ИНП. Я и профессор Войтек Матерский предлагали руководителю ИНП, чтобы нас привлекли в качестве экспертов к их изучению. Однако данная просьба не была удовлетворена.
Второе направление продолжения исследований по катынской проблематике — это установление имен и фамилий еще неизвестных нам польских жертв сталинских репрессий. Огромную работу в этом направлении проводит Александр Гурьянов из научно-информационного и просветительского центра «Мемориал», а также польский неправительственный центр «Карта». Тем не менее далеко не все еще сделано для выяснения имен жертв сталинских репрессий, являвшихся до 17 сентября 1939 г. гражданами Польши.
В Западной Украине на 1 октября 1939 г. были арестованы 3914 человек, на 27 ноября — 5972 человека; в Западной Белоруссии на 27 ноября — 5845 человек1. В Западной Белоруссии за сентябрь–декабрь 1939 г. были брошены в тюрьмы 8818 человек. Из них в шпионаже в пользу Польши обвинялись 894 человека, в принадлежности к контрреволюционным организациям и группам — 959, в контрреволюционной агитации — 1070. Из арестованных в этом же регионе в 1940 г. 27 758 человек обвинялись в шпионаже 464 человека, в принадлежности к контрреволюционным организациям — 3939 человек, в качестве членов и руководителей подобных организаций и партий — 1350 человек, участников вооруженного сопротивления — 218 человек2. 28 ноября 1939 г. нарком внутренних дел БССР Л.Ф. Цанава сообщал Л.П. Берии: «Исходя из категорий и окрасок дел все-
1 Польское подполье на территории Западной Украины и Западной Белоруссии, 1939–1941 гг. Т. 1. Варшава; Москва, 2001. С. 174, 246–248.
2 Там же. С. 250–252.
254
го арестованных могут быть направлены в военные трибуналы 2538, областные суды 2257, Особое совещание 1050»1.
Представляется, что важные документы можно обнаружить в фондах Военных советов Украинского и Белорусского фронтов. 3 октября 1939 г. Политбюро ЦК ВКП(б) предоставило им право «утверждать приговоры трибуналов к высшей мере наказания по контрреволюционным преступлениям гражданских лиц Западной Украины и Западной Белоруссии и военнослужащих бывшей Польской армии»2. Поиск этих материалов — один из путей установления судеб сотен еще неизвестных нам жертв сталинских репрессий.
Утверждала приговоры к высшей мере наказания и Комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) по судебным делам. Среди ее протоколов достаточно часто встречаются приговоры и в отношении польских граждан. Так, 1 октября 1939 г. Комиссия утвердила приговоры трибунала 11-й армии Белорусского фронта от 27 сентября о расстреле В.И. Шкеля, 37-го трибунала Украинского фронта от 26 сентября о высшей мере наказания в отношении С.К. Будзинского и от 28 сентября в отношении И.М. Изидорчик и М.Н. Михальчишина, военного трибунала 3-го кавалерийского корпуса от 27 сентября о применении расстрела к Л.К. Станкевичу, П.П. Мицкевичу, В.Э. Квек, Л.М. Романовскому, О.К. Шеленговскому, Т.И. Войташек, В.М. Перковичу и целый ряд приговоров других военных трибуналов. Протоколы этой комиссии хранятся в РГАСПИ3. 3 декабря 1939 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение об аресте всех взятых на учет кадровых офицеров польской армии, включая отставников. А уже 14 декабря нарком госбезопасности УССР Иван Серов рапортовал Берии об аресте 1057 офицеров, включая 6 генералов. Аналогичные аресты проводились и в Западной Белоруссии. Некоторые историки полагают, что задержанные в соответствии с этим решением офицеры были
1 Горланов О.А., Рогинский А.Б. Об арестах в западных областях Белоруссии и Украины в 1939–1941 гг. // Исторические сборники «Мемориала». Вып. 1. Репрессии против поляков и польских граждан. М.: Звенья, 1997. С. 98.
2 Катынь. Пленники необъявленной войны... С. 129.
3 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 615. Л. 1–3.
255
помещены в Старобельский лагерь1. Однако это не так. Численный состав данного лагеря с ноября 1939 г. вплоть до начала марта 1940 г. почти не изменялся. 29 ноября там содержались 3907 польских офицеров, на 31 декабря — 3916, на 20 января — 3913, на 23 февраля — 39082. Не произошло сколько-нибудь существенных изменений и в численности заключенных Козельского и Осташковского лагерей для военнопленных. Соответственно, скорее всего, задержанные были расстреляны вместе с другими узниками украинских и белорусских тюрем. Фамилии расстрелянных узников белорусских тюрем следует еще выяснять. В тюрьмах оказались и арестованные по приказу Берии от 4 апреля 1940 г. унтер-офицеры польской армии, принимавшие активное участие в подпольном движении в западных областях Украины и Белоруссии.
Однако самый масштабный невыясненный вопрос на сегодняшний день — это фамилии и имена тех заключенных в тюрьмах Белоруссии, которые были расстреляны в соответствии с решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г.3 Помимо офицеров, унтер-офицеров, служащих силовых структур, значительную часть узников тюрем составляли «социально опасные элементы», деятели различных политических партий и организаций («Озон», «Стрелец», Польской социалистиче ской партии (ППС), распущенной в 1938 г. компартии Польши, троцки сты и др.)4. Нема-
1 Катынь. Пленники необъявленной войны... С. 237–238, 263–264; Петров Н.В. Первый председатель КГБ Иван Серов. М.: Материк, 2005. С. 28.
2 Катынь. Пленники необъявленной войны... С. 437.
3 Катынь. 1940–2000. Документы. С. 79–80.
4 В 1955 г. начальник Учетно-архивного отдела КГБ при Совете министров УССР майор Н. Гурьянов обратился к начальнику аналогичного отдела КГБ при Совете министров СССР Я. А. Плетневу с просьбой сообщить сведения и по возможности прислать следственные дела на следующих активных участников троцкистской организации по Дрогобычской области: Степана Бойко, 1915 г. р., бывшего руководителя молодежной троцкистской организации этой области; Ивана Козаря, 1901 г. р., одного из руководителей троцкистской организации области; Андрея Степко, 1890 г. р., бывшего члена компартии Западной Украины, имевшего связь с троцкистами Канады; Михаила Яцюшко, 1898 г. р., руководителя сельской организации; Владимира Кульняка, 1911 г. р., и Ивана Юркиева, 1909 г. р., — членов редакции троцкистского журнала
256
ло было задержано и беженцев, т.е. тех, кто бежал на советскую территорию из оккупированных вермахтом районов Польши, впоследствии пожелал вернуться назад, но не был принят германской стороной. В тюрьмы бросали и поляков, которые действительно принимали участие в борьбе за независимость своей страны и сражались с советскими властями с оружием в руках.
С конца сентября стали появляться первые польские подпольные организации, такие как Секретная военная организация, Польская организация борьбы за свободу, Польская военная организация и др. В ноябре 1939 г. правительство В. Сикорского создало Союз вооруженной борьбы, который распространил свою деятельность и на территорию, присоединенную к СССР1.
Весьма опасными и подлежавшими аресту считались также украинские, белорусские и еврейские националисты. Организация украинских националистов (ОУН) и Украинское национально-демократическое объединение (УНДО) противостояли как полякам, так и советским органам. Среди арестованных
«Життя та слово». Они были арестованы в мае 1940 г. и 5 и 7 мая этапированы в НКВД СССР вместе с их следственными делами. Около всех фамилий, кроме Козаря и Степко, проставлены номера списка расстрелянных узников украинских тюрем (далее — «украинский список»). Однако из Москвы последовал отказ в ответе и строжайший запрет на любую переписку по этому вопросу. 7 мая в Москву был направлен и Казимир Рудницкий, 1889 г. р., проживавший ранее во Львове и обвинявшийся по ст. 143, 145 и 146 УК. С ним было направлено и дело под № 541/сп. Номера 540/сп и 541/сп указывались во всех случаях, когда речь шла о подлежавших расстрелу по решению от 5 марта 1940 г. В Справке отмечалось, что решения по делу нет. Однако Рудницкий значится в «украинском списке» под № 2538. 29 мая 1940 г. в 1-й Спецотдел НКВД СССР под № 541/сп вместе с заключенным Владимиром Филаретовичем Первенцевым было направлено и его следственное дело («укр. сп.» № 2263. Предписание 067/2). См.: Романов С. Катынские документы. Документы ГДА СБУ о жертвах из украинского списка [Электронный ресурс] // Катынские материалы. Документы, свидетельства, исследования, полемика [2011]. URL: http://katynfiles.com/content/gdasbu-1.html (дата обращения: 15.08.2014).
1 В марте 1956 г. зам. председателя КГБ при Совмине УССР полковник Тихонов писал зам. председателю КГБ при Совмине СССР П.И. Ивашутину: «В период 1939–1940 годов на территории западных областей Украины было арестовано около 8 тысяч человек быв. троцкистов, офицеров, жандармов, полицейских быв. панской Польши и активных членов украинских националистов. На значительную часть этой категории лиц имелись дела оперативного учета, которые, очевидно, были реализованы в следственные дела» (архив автора).
257
оказались и многие состоятельные евреи. В Брест-Литовске 4 октября был, в частности, арестован и отправлен в Москву видный деятель Бунда Хенрик Эрлих. Ему, а также Виктору Альтеру инкриминировали связь с польской контрреволюцией. Арестовывали не только мужчин, но и женщин.
В преддверии расстрельной операции 20 марта 1940 г. Берия издал приказ «Об оказании помощи в оперативно-чекистской работе УНКВД западных областей УССР и БССР». В соответствии с ним в каждую область этих регионов были направлены бригады ответственных работников Следственной части Главного управления Госбезопасности (ГУГБ) и Главного экономического управления (ГЭУ) НКВД СССР. Операцией руководил лично первый заместитель Берии В.Н. Меркулов. Каждые пять дней наркомы внутренних дел УССР И.А. Серов и БССР Л.Ф. Цанава должны были рапортовать ему о проделанной работе1.
22 марта Берия подписал новый приказ — «О разгрузке тюрем НКВД УССР и БССР». В нем предписывалось сосредоточить 3 тыс. заключенных тюрем западных областей Украины в Киевской, Харьковской и Херсонской тюрьмах, 3 тыс. заключенных из Брестской, Вилейской, Пинской и Барановичской тюрем — в Минской. В этом приказе «ответственность за обеспечение строжайшего порядка и охраны арестованных, как во время приема и погрузки, так и в пути следования эшелонов с арестованными» по УССР возлагалась на наркома внутренних дел УССР И.А. Серова, начальника Главного тюремного управления НКВД СССР П.Н. Зуева и командира 13-й бригады А.И. Завьялова; по БССР — на наркома внутренних дел БССР Л.Ф. Цанаву, откомандированного в Минск начальника отделения Главного тюремного управления НКВД СССР А.А. Чечева и на командира 15-й бригады конвойных войск полковника П.С. Попова2. Следовательно, именно 15-я бригада должна была осуществлять конвоирование заключенных в Минск на расстрел, а 13-я бригада — из западноукраинских
1 Катынь. Пленники необъявленной войны... [Петров Н.В.
Указ. соч.] С. 200–213; Петров Н.В.
Указ. соч. С. 29.
2 Катынь. 1940–2000. Документы. С. 62–64.
258
тюрем в Киев, Харьков и Херсон. Предписывалось закончить перевод заключенных в десятидневный срок. Задержка перевода заключенных в Киев, Харьков, Херсон и Минск была связана, вероятно, с тем, что 13–15 апреля проводилось выселение на 10 лет в Северный Казахстан семей польских офицеров, полицейских и узников тюрем западных областей УССР и БССР. Из Западной Белоруссии надлежало выселить 8474 семьи польских офицеров, полицейских и узников тюрем1.
Следователи центрального аппарата НКВД СССР пробыли в западных областях Белоруссии и Украины два месяца, руководя дальнейшими арестами2, оформляя следственные дела на расстреливаемых. На их основе в тюремных отделах НКВД УССР и БССР составлялись справки с последней незаполненной графой и передавались в 1-й Спецотдел НКВД УССР и БССР вместе со следственным делом. После внесения в них исправлений в республиканском 1-м Спецотделе в каждой справке заполнялась последняя графа — заключение. По мере готовности они направлялись в 1-й Спецотдел НКВД СССР3.
1 Катынь. 1940–2000. Документы. С. 44–48. 7 марта Берия издал специальный приказ, в соответствии с которым к 30 марта должно было быть закончено составление списков семей узников трех спецлагерей и арестованных тюрем западных областей УССР и БССР. В этих целях предписывалось создать оперативные тройки по каждой из этих областей; возглавлять их должны были начальники областных управлений НКВД (УНКВД). См. подробнее: Петров Н.В. Указ. соч. С. 206–208.
2 Так, в апреле 1940 г. в Ровно были арестованы бывший полицейский Севостьян Робутко («укр. сп.» № 2488), 10 мая комендант польской полиции Владислав Роховяк («укр. сп.» № 2445), 11 мая агент польской полиции И.Е. Романчук («укр. сп.» № 2518) и многие другие.
3 Зам. председателя КГБ при Совете министров УССР [полковник Тихонов] в письме к зам. председателя КГБ при Совете министров СССР полковнику Тихонову [генерал-лейтенанту Ивашутину] от 12 марта
1956 г. сообщал, что на значительную часть арестованных в западных областях
УССР лиц имелись дела оперативного учета, которые были положены в основу следственных дел. На них имелись также карточки в оперативно-справочной
картотеке НКВД УССР и западных областей Украины. «В большинстве карточек
на эту категорию лиц имеются отметки о том, что дела вместе с арестованными в 1940 г. направлялись в НКВД СССР на “КК”», — писал Тихонов. «КК» —
это, по всей видимости, Контрольная комиссия, возглавлявшаяся Меркуловым
и принимавшая окончательное решение о расстреле или в редчайших случаях —
о сохранении жизни кому-то по оперативным соображениям.
259
По этим справкам затем составлялись списки-предписания на расстрел. По всей видимости, этим непосредственно занимался зам. начальника 1-го Спецотдела капитан госбезопасности А.Я. Герцовский. Какие-то дела ставились на контроль, решения по ним принимал сам Меркулов. Списки-предписания подписывались членами «тройки», т.е. В.Н. Меркуловым, Б.З. Кобуловым и Л.Ф. Баштаковым. Они аналогичны тем, которые составлялись на офицеров и полицейских Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей.
Если военнопленных из трех спецлагерей отправляли на расстрел по предписаниям за номерами 01-040, 044-046, 050-054, 058, 059 и 062, то заключенных украинских тюрем — за номерами 041-043, 055-057, 064-067, 071-072. Оставшиеся номера (047-049, 060, 061, 063, 068-070) — это номера списков предписаний на узников тюрем Западной Белоруссии. Ни эти предписания, ни какой-либо общий список расстрелянных узников белорусских тюрем не найдены.
В то же время одним из важнейших источников по воссозданию обстоятельств расстрельной операции в Западной Украине весной–летом 1940 г. является «украинский список». Он был передан 5 апреля 1994 г. заместителем начальника Службы безопасности Украины (СБУ) Андреем Хомичем польским прокурорам и опубликован в том же году в Варшаве1. Это перечень личных дел на заключенных тюрем Западной Украины, направленный в 1-й Спецотдел НКВД СССР 25 ноября 1940 г. Его предваряет следующее сопроводительное письмо начальника 1-го Спецотдела НКВД УССР ст. лейтенанта госбезопасности Цветухина начальнику 1-го Спецотдела НКВД СССР майору госбезопасности Л.Ф. Баштакову: «Направляю личные тюремные дела, согласно списка арестованных, проходящих по вашим предписаниям 041, 042, 043 и другим. Приложение 3435 дел в 5 мешках». Список составлен в алфавитном порядке фамилий с указанием
1 Listy Katynskiej. Ciag Dalszy. Straceni na Ukrainie. Warszawa, 1994. 114 s. См. также: Пшевозник А. Катынское преступление // Белые пятна — черные пятна: Сложные вопросы в советско-польских отношениях. М.: Аспект Пресс, 2010. С. 326–328.
260
имени, отчества, номера предписания (041/1, 041/2, 041/3, 042/1 и т. д.) и порядкового номера арестованного в этом предписании (041/1-39, 042/1-30, 043/2-77 и т.д.). Характерно, что Цветухин не использует обычную в делопроизводстве того времени формулу — «В соответствии с Вашим указанием направляю...» Не исключено, что список он составил по собственной инициативе, отправляя в 1-й Спецотдел НКВД СССР личные дела тех, кого расстреляли в апреле–июне 1940 г.
Большинство исследователей придерживаются точки зрения, что наряду с «украинским списком» заключенных тюрем существовал и «белорусский список», который и следует искать. Однако не исключено, что «украинский список» начальник 1-го Спецотдела НКВД УССР Цветухин составил по собственной инициативе в качестве списка личных дел, направлявшихся им в 1-й Спецотдел НКВД СССР. Другой известный нам список — список учетных дел на убывших военнопленных Старобельского лагеря — был подписан не начальником 1-го Спецотдела НКВД УССР, а начальником Особого отдела этого лагеря Михаилом Гайдидеем и секретарем лагеря Бондаревой. Однако он относился к делам, ранее уничтоженным путем сожжения1. В нем отсутствуют номера предписаний и порядковый номер в них (например, 011/1-23, 018/2-45, 021/1-98 и т.д.). В него вошли и некоторые фамилии офицеров, которые не были расстреляны (в частности, подполковника Зигмунда Берлинга, № 177 списка, и подполковника Леона Букоемского, № 79)2. Таким образом, «старобельский список» носил иной характер, нежели «украинский». Подобные же «украинскому» и даже «старобельскому» спискам не найдены не только по белорусским заключенным, но и по Козельскому и Осташковскому лагерям. Тем не менее нельзя исключить и вероятность того, что списки, аналогичные «украинскому», составлялись и по трем лагерям военнопленных, и по белорусским тюрьмам и где-то еще хранятся. Поэтому их поиск следует продолжать.
1 Katyn. Dokumenty zbrodni... T. 3. S. 136–137.
2 Tucholski J. Mord w Katyniu. Kozielsk Ostaszków Starobielsk: lista ofiar. Warszawa: Instytut Wydawniczy PAX, 1991. S. 914–987.
261
Пока же для установления фамилий заключенных белорусских тюрем, расстрелянных в Минске в апреле — начале июля 1940 г., кое-что можно сделать по материалам конвойных войск. Только в двух книгах учета особых конвоев 15-й бригады, хранящихся в Российском государственном военном архиве (РГВА), значится более 1700 особо опасных государственных преступников, доставленных в Минск особыми конвоями1. В польской «Карте» эти дела хранятся уже более 20 лет, но на них за это время никто не обратил внимание при составлении списка расстрелянных узников западнобелорусских тюрем.
Это две амбарные книги, представляющие собой два сводных списка «особо опасных государственных преступников», перевезенных «особыми конвоями». В них писарь каллиграфическим почерком свел воедино огромное количество предписаний по конвоированию отдельных групп лиц из одного города в другой и отчетных документов об их исполнении. В каждой записи в них фигурирует номер по порядку (первая и вторая книги начинаются каждая с № 1), фамилия, имя и отчество «особо опасного преступника», когда и от кого поступило распоряжение о конвоировании, пункты отправления и назначения, номер распоряжения и его дата, каким порядком совершалось конвоирование (в отдельном тюремном вагоне, в отдельной тюремной камере тюремного вагона), звание, фамилия и инициалы начальника особого конвоя, когда и каким конвоем отконвоирован, когда доставлен к месту назначения. Если сведения повторялись (откуда и куда везли, каким конвоем, фамилия начальника конвоя и т.д.), ставились кавычки. В отдельных случаях это привело к неясности — откуда и куда везли следующий конвой. Иногда допускались неточности в написании от дельных фамилий (писарь мог не разобрать почерк оригинального предписания по конвоированию или сам допустил описку)2. Имеется несколько сбоев и в нумерации
1 РГВА. Ф. 38052. Оп. 1. Д. 1, 2.
2 Так, Зигмунт Феликсович Кретович (№ 70) пишется в следующей записи как Зигмунт Феликсович Кретивич, Станислав Игнатьевич Троянович (№ 90) — как Троенович (№ 199), Макар Павлович Боровик (№ 91) — как Макар Павлович Борвик.
262
листов. Так, в первой книге в одном случае нумерация ста листов повторяется дважды, есть не столь большие погрешности и в нумерации на других страницах, а также во второй книге. В результате страниц больше, чем пронумеровано, как и количество отконвоированных. Имена и отчества нередко даны в русской версии — не Ян, а Иван и т.д.
В соответствии с этими книгами в марте 1940 г. 15-я бригада доставила в Минск всего 110 человек, в апреле — 319, в мае — 707, в июне — 468, в начале июля — 169. Эта динамика доставок характерна и для украинской расстрельной операции. Конвои, относящиеся ко второй половине июля — сентябрю 1940 г., касаются в основном литовских и латвийских государственных политических и партийных деятелей, вывезенных еще до «вхождения» Литвы и Латвии в СССР и репрессированных советскими властями. Многие из них исчезли бесследно, т.е. тоже были расстреляны1.
Среди тех, кого конвоировали, подавляющее большинство поляков. Имеются еврейские, русские и белорусские фамилии приблизительно в той же пропорции, что и в «украинском списке». Абсолютное большинство мест отправления конвоев — города и местечки Западной Белоруссии. С марта до
1 В конвоях от 17–22 июля Витебск–Москва значатся 30 человек, от 23 июля Молодечно–Москва — 12, от 4 августа Вильно–Москва — 21, от 8 августа Гудогай–Москва — 31 и 23 человека. В них много литовских, русских, белорусских и других фамилий. К расстрельной операции, предписанной решением Политбюро от 5 марта, они отношения не имеют, но судьбы многих из этих людей также трагичны. Примечательно, что еще 23 июля, т.е. до официального вхождения Литовского государства в СССР, оттуда через Молодечно 15-й бригадой были отконвоированы в Москву литовский министр внутренних дел в 1938–1939 гг. Леонас Сильверст; генеральный секретарь Союза литовских таутинников Ионас Статкус; начальник Департамента политической полиции Литвы Августинас Повилайтис; министр внутренних дел Казимир Скучас; зам. начальника 2-го отдела Генштаба Литовской армии Константин Дулькснис и его заместитель Петр Кирлис; окружной начальник Мариампольского отделения государственной безопасности и криминальной полиции Литвы Ионас Казлаускас и др. Все они числятся репрессированными и больше нигде не значатся. Требование немедленного предания суду А. Повилайтиса и К. Скучаса фигурировало в тексте советского ультиматума, предъявленного Литве 14 июня 1940 г.
263
13 июля 1940 г. местом назначения конвоев в 97% случаев был Минск. За это время туда были отправлены из Бреста 301 человек, Гродно — 261, Барановичей — 167, Молодечно — 132, Ломжи — 131, Глубокого — 108, Червеня — 106, Белостока — 97, Вилейки — 83, Пинска — 76, Лиды — 64, Слуцка — 36, Ивенца — 35, Орши — 31, Бреслава — 21, Ошмян — 19, Чижева — 18, из других мест — 15. Таким образом, отконвоированными в Минск значатся в двух книгах 1701 человек. Однако в отдельных случаях узники фигурировали дважды или не были обнаружены в тюрьме и поэтому не доставлены1, но это скорее единичные записи, которых не более 30.
Понятно, что в Минской тюрьме в течение нескольких месяцев невозможно было содержать одновременно около 1700 человек. Конвоев же из Минска в другие города всего семь, причем пять из них — по одному человеку, один конвой — из двух заключенных. Почти все они не поляки: М.П. Боровик, Н.А. Шмелев, Ш.А. Ахметов, Х.М. Вайсов, Ходика Вайсова, Н.З. Шмавгонец. Седьмой, перевозившийся из Минска, — Троянович Станислав сын Игнация. Он фигурирует в книгах особых конвоев четыре раза: его перевозят из Минска в Брест и обратно, так что в итоге он оказывается в Минске. Скорее всего, он тоже был расстрелян2.
Трагична и судьба Шмавгонца (в конвойной книге значится как Шмавговец) Николая Захаровича, красноармейца 16-го Особого стрелкового корпуса, расквартированного в Литве. Он якобы был похищен из своей части литовскими спецслужбами. В действительности 18 мая он самовольно ушел из своей части и вернулся в нее в ночь с 26 на 27 мая 1940 г. В. Молотов обвинил литовскую сторону в похищении Шмавгонца и другого солдата — Писарева. Он потребовал от имени советского правительства принять меры «к прекращению этих провокаци-
1 Так, фамилии С.Г. Абжелтовского, М.П. Можейко, А.Б. Пиотровича, Б.А. Адлера, И.К. Андермана, С.Р. Женеля записаны дважды, а Чеслав Михайлович, Андрей Шапкин и Вячеслав Богданович не оказались в тюрьме.
2 21 марта его доставили из Минска в Брест (№ 90), 5 апреля — из Бреста в Минск (№ 199), 24 апреля — из Минска в Брест (№ 207) и 5 мая — из Бреста вновь в Минск (№ 519).
264
онных действий» и к розыску исчезнувших советских военнослужащих1. Шмавгонца доставили из Литвы в Минск, а оттуда 6 июня особым конвоем — в Москву, причем все это время продолжая обвинять литовскую сторону в его похищении и истязаниях. Шмавгонец фигурирует в советском расстрельном списке за сентябрь 1940 г. Сохранилась и справка по его следственному делу, в которой утверждалось, что он имел связь с литовской гражданкой, вильнюсская полиция якобы завербовала его, поручила ему вернуться в часть и шпионить в пользу Литвы. Думается, это была, как обычно, легенда следователей, чтобы обосновать расстрельный приговор.
В соответствии с записями в первой и второй книгах 15-й бригады подавляющее большинство фигурирующих в ней заключенных было вывезено в Минск по распоряжению НКВД БССР, его 1-го Спецотдела, зам. наркома внутренних дел БССР или его помощника. Многие заключенные были отконвоированы и по указаниям западнобелорусских областных УНКВД или их 1-х Спецотделов. Напомним, что именно 1-й Спецотдел НКВД СССР курировал всю операцию по расстрелу военнопленных офицеров и полицейских трех спецлагерей и заключенных тюрем. Начальник же 1-го Спецотдела НКВД СССР Л.Ф. Баштаков вместе с В.Н. Меркуловым и Б.З. Кобуловым входил в «тройку» тех, кто подписывал расстрельные списки-предписания. Таким образом, наличие во многих случаях в книгах учета конвоев упоминаний 1-го Спецотдела — еще один аргумент в пользу версии, что заключенных тюрем везли в Минск именно на расстрел.
Среди отконвоированных был лишь один ребенок — девочка 11 лет вместе с матерью. Это значит, что конвои не имели отношения к депортации в Северный Казахстан семей тех, кого намеревались расстрелять.
Имеется и небольшое количество конвоев между отдельными городами. В первой книге фигурирует всего 17 человек, во второй — 25 человек.
1 См.: СССР и Литва в годы Второй мировой войны. Т. 1. Сост. А. Каспаравичюс, Ч. Лавринавичюс, Н.С. Лебедева. Вильнюс: Изд-во Института истории Литвы, 2006. С. 49–50, 524–536, 559–564, 598.
265
Но даже доставка заключенных в Минск еще не исключала того, что в последний момент кого-то могли посчитать важным для дальнейшего следствия в отношении участников подполья или по другим соображениям и не расстрелять. Ведь и в случае офицеров и полицейских из трех спецлагерей не были расстреляны 395 человек из 14 500, т.е. более 3,3%. По узникам тюрем этот процент мог быть даже несколько выше из-за оперативных интересов следственных органов.
Сверка первых 180 фамилий, значащихся в первой книге конвоев 15-й бригады, с электронной базой центра «Карта» свидетельствует о том, что 8 человек были приговорены к различным срокам исправительно-трудовых лагерей (Воркутинского, Ивдельлага, Ухтаземлага, Кулойлага, Каргопольлага), один депортирован в Казахстан, одна женщина (Лилия Шейницкая) приговорена в январе 1940 г. к пребыванию в Томской колонии, Эдвард Смешко был арестован в 1940 г. и отбывал наказание до 1954 г.1 Однако все эти лица составляют менее 6%.
Если в Минске должны были расстрелять 3870 человек, почему же в первой и второй книгах учета конвоев 15-й бригады не значатся еще более 2 тыс. заключенных? Это предстоит выяснить. Не исключены следующие варианты: 1) в число особо опасных преступников включали лишь тех, кто принимал участие в подпольном движении в западных областях Украины и Белоруссии или являлся крупным государственным, политическим или партийным деятелем. Соответственно, именно их перевозили особыми конвоями. Другие же категории заключенных в книги учета особых конвоев с особо опасными преступниками не вносились; 2) имелись книги, в которых велся учет других категорий конвоируемых (скажем, врачей,
1 Вильгельмина Ястржемская (№ 817) была приговорена 10 февраля 1941 г. к пребыванию в Каргопольском ИТЛ; Александр Данилевич 19 октября приговорен к пребыванию в Кулойлаге; Болеслав Домулевич получил приговор 12 апреля 1941 г. — пребывал в Воркутинском лагере; Генрик Горбачевский — осужден 27 января, находился в том же лагере; Вацлав Старчевский приговорен 21 мая, пребывал в Вятлаге; Йозиф Шарон — в Каргопольлаге; Францишек Закостельный (№ 662), его сын Стефан (№ 381), Иосиф Крушинский (№ 395), Антон Лоха (№ 426) были направлены в Ухтаземлаг и Воркутинский лагерь.
266
учителей, инженеров, адвокатов, имевших чин офицеров запаса, рядовых полицейских, пограничников и т.д., не уличенных в антисоветской деятельности). У этих книг срок хранения мог быть временный, и после его истечения они уничтожались; 3) к конвоированию «особо опасных преступников» могли быть подключены после завершения расстрела военнопленных офицеров и полицейских еще какие-то части конвойных войск, например обслуживавшая Старобельский лагерь 16-я бригада и Осташковский лагерь — 19-я бригада. Кроме того, не исключено, что в Минской тюрьме еще осенью 1939 г. и в начале 1940 г. были сосредоточены несколько сот лиц, подлежавших расстрелу, которые и были там же расстреляны.
Чтобы реконструировать список тех узников тюрем Западной Белоруссии, которые могли быть расстреляны в апреле — начале июля 1940 г., следует пойти несколькими путями. Прежде всего запросить архив ФСБ и соответствующий архив Белоруссии с просьбой предоставить доступ к материалам, касающимся данной проблематики. Среди документов, переданных Украиной в 1994 г., имеются те, которые позволяют получить подробные сведения о том, кто был расстрелян, в том числе «украинский список». Чрезвычайно важно было бы найти нечто подобное и в архивах Белоруссии. Следует продолжить изучение и материалов конвойных войск, включая батальоны и полки.
Помимо конвойных списков необходимо использовать списки депортированных в апреле 1940 г. семей репрессированных. Так, к приказу Берии в адрес Серова и Цанавы от 7 марта была приложена форма дела (анкеты) на депортиру емое лицо, первым пунктом которой значилось: «Фамилия, имя и отчество главы семьи с указанием места содержания (назвать тюрьму или лагерь для военнопленного)»1. Если же в списках депортированных не будет указано, где содержался глава семьи, это будет сделать сложнее, но возможно. Придется исключить из списка фамилии семей военнопленных из Козельского, Ста-
1 Катынь. 1940–2000. Документы. С. 48.
267
робельского, Осташковского лагерей и заключенных из «украинского списка». Оставшиеся фамилии с огромной долей вероятности будут те, кого расстреляли в Белоруссии. Список семей, депортированных в Северный Казахстан, по некоторым данным, имеется в Брестском государтсвенном архиве1. Будем надеяться, что с ним удастся ознакомиться и сравнить конвойные списки двух книг 15-й бригады с данными о брестских жителях, депортированных в апреле 1940 г. В этих целях с помощью С. Романова из двух книг регистрации особых конвоев 15-й бригады были выделены те, кого конвоировали из Бреста в Минск. При этом фамилии в составленном таким образом списке расположили в алфавитном порядке.
Из данных «Карты» явствует, что семьи некоторых лиц, фигурирующих в конвойных книгах 15-й бригады, были депортированы в Казахстан в апреле 1940 г. В этот регион были высланы родные тех, кто по решению Политбюро от 5 марта 1940 г. подлежал расстрелу. Из этого следует, что Петр Глущ (№ 415), жена (Елизавета Глущ) и сын (Вацлав Глущ) которого были депортированы в Казахстан, с высокой степенью вероятности был расстрелян в Минске. Это же относится к Михалу Фейтаку (№ 391) и Петру Крупиничу (№ 388), семьи которых также были депортированы в Казахстан.
Из сообщения зам. начальника Разведывательного отдела ГУГБ Павла Судоплатова Лаврентию Берии от 10 августа 1940 г. следует, что в конце мая в Москве был расстрелян помещик, майор польской армии в отставке Фаддей Иванович Винчи, 1877 г. рождения, арестованный еще 20 сентября 1939 г.2 Из первой же книги конвойных войск 15-й бригады явствует, что этот человек в составе большой группы 14 мая 1940 г. был доставлен из Орши в Минск.
Получение сведений от родных, что уже частично сделал центр «Карта», важно не только для подтверждения вероятно-
1 Брестский государственный архив. Ф. 401. Оп. 5 и 6. Две книги лиц, вывезенных органами советской власти в 1939–1941 гг.
2 См.: Петров Н. Код де Винчи // Новая газета. 2014. 27 июня. № 69. С. 16–17
268
сти расстрела, но и для составления списка возможных жертв катынского расстрела. В составленном «Картой» по поручению Центра польско-российского диалога и согласия «Списке польских граждан, которые могут находиться в так называемом белорусском катынском списке», содержатся сведения на 1149 лиц. Но в нем не учтены данные из двух книг особых конвоев 15-й бригады, которые как минимум фиксируют сведения на 110 человек из данного списка «Карты». В более чем половине случаев относительно этих 110 лиц в списке «Карты» указывается, что человек пропал еще в 1939 г. Из книг же особых конвоев 15-й бригады явствует, что их перевозили в Минск в марте — начале июля 1940 г. Среди них были вывезены в 1940 г. в Минск следующие лица: Алоизи, сын Юзефа Бона, — 26 апреля из Пинска; Вацлав Барановский — 11 мая из Полоцка; Чеслав Баневич — 4 июня из Ошмян; Болеслав Францевич Боярский — 12 июня из Бреста; Станислав, сын Шимона Владарчика, — 31 мая из Молодечно; Станислав И. Гавлик — 3 июня из Барановичей; Роман, сын Адольфа Грабовского, — 17 мая из Бреста; Вацлав, сын Степана Грабовского, — 6 июня, откуда не указано; Ричард, сын Сильвестра Дашута, — 5 мая из Гродно; Станислав, сын Юльяна Депутата, — 5 мая из Гродно; Марианн, сын Казимира Зброжека, — 21 мая из Бреста; Казимир, сын Викентия Зуевского, — 6 июня из Несвижа; Зигмунт, сын Владислава Козуба, — 13 мая из Ошмян. Этот список можно продолжить. Примечательно, что в списке «Карты» Станислав Троянович фигурирует как пропавший в 1939 г., в то время как он четыре раза значится в двух книгах конвоев 15-й бригады применительно ко времени от марта до мая 1940 г. Но и в тех случаях, где в списке «Карты» человек значится пропавшим в 1940 г., по конвойным книгам можно уточнить время, когда транспортировался заключенный, откуда и куда его везли. Так, в 1940 г. были вывезены в Минск: Витольд, сын Валерьяна Антоновича, — 22 апреля из Червеня; Болеслав, сын Александра Адлера, — 11 марта из Бреста; Иосиф, сын Сильвестра Дашуты, — 5 мая из Гродно. Этот список можно продолжить.
269
Тем не менее и метод, использованный «Картой», — получение сведений от родных — чрезвычайно важен. Если к 1700 лицам из конвойных списков прибавить более 1100 лиц, фигурирующих в списке «Карты», — это уже 2800 человек. Остается выяснить судьбу еще 1000 человек и перепроверить те фамилии, которые у нас уже имеются.
Еще один способ установить фамилии тех, кто был расстрелян в Белоруссии, — это изучение запросов в Красный Крест родных и близких тех, кто пропал в 1940 г. На многих из них стоит роковая надпись — «1-й Спецотдел». Это означает: человек был расстрелян с оформлением через 1-й Спецотдел. Исключив тех, кто фигурирует в списках-предписаниях Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей, а также в «украинском списке», мы сможем с уверенностью сказать, что этот человек был расстрелян в Минске. Так, пресловутый «1-й Спецотдел» значится на запросах о Викентее Козел-Поклевском, Вацлаве Ксеневиче, Георге Люксембурге, Эдуарде Лопушко, Муссиле (Козельский лагерь), Тадеуше Стржешинском (Старобельский лагерь). О полицейском Брониславе Драгане запрашивала его жена Михалина Драган. На этом запросе те же страшные слова — «1-й Спецотдел». Однако Драган не значится ни в списках трех спецлагерей, ни в «украинском списке». Следовательно, он, скорее всего, был расстрелян в Минске1. В деле имеется и список на 112 человек, которых разыскивал Международный Красный Крест. Аналогичные списки есть и в других делах2. Их также следует тщательно изучить.
Третье направление исследований — это уточнение вопросов, которые вызывают недоумение или разногласия у историков.
Один из них — расстрел меньшего числа заключенных тюрем, чем это предписывалось в решении Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г. Если военнопленных из трех спецлагерей было расстреляно даже несколько больше (15 131 человек), чем это
1 РГВА. Ф. 1/п. Оп. 6е. Д. 13. Л. 83, 99–100, 158–159, 270–271, 365, 374.
2 Там же. Ф.1/п. Оп. 1е. Д. 9. Л. 207–209 об., 215–219 об.
270
было зафиксировано в решении от 5 марта 1940 г. (14 700 человек), то по узникам тюрем — значительно меньше (7305 вместо 11 тыс.)1. Исследователи считают весьма странным это «недовыполнение» предписания высшей партийной инстанции и подчеркивают, что ранее такого никогда не случалось2. Полагаю, что оно было связано с отказом от расстрела перебежчиков, т.е. лиц, которые, спасаясь от наступавших германских войск, перешли на территорию, отошедшую к СССР. Впоследствии они выразили желание вернуться на места своего проживания. В записке Берии Сталину от 3–5 марта 1940 г. указывалось, что в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии находились 18 632 человека, из них 6127, т.е. 30%, были перебежчики. Заключенных же тюрем западных областей УССР и БССР в соответствии с этой запиской было 10 685 человек3. 30% от этого количества (около 3,7 тыс. человек) составляли беженцы. Однако обмен беженцами с Германией затянулся. Последняя немецкая комиссия выехала из СССР только 5 июня 1940 г. В результате оказалось невозможным своевременно составить списки тех перебежчиков, которые выразили желание вернуться домой, но не были приняты немецкой стороной. 29 июня 1940 г. данную категорию лиц вместо расстрела депортировали в северные районы страны. Именно на треть число расстрелянных узников тюрем оказалось меньше того, которое значилось в решении Политбюро от 5 марта 1940 г.
Необходимо уточнить и побудительные мотивы самого решения о расстреле польских офицеров, полицейских и узников тюрем. 4 декабря 1939 г. в Осташковский лагерь из Москвы была направлена следственная бригада во главе со старшим следователем ГУГБ НКВД СССР Степаном Белолипецким. Ей было поручено оформить к концу января следственные дела и обвинительные заключения на весь осташковский контингент для представления их на Особое совещание (ОСО) НКВД
1 Катынь 1940–2000. Документы. С. 43–44, 563–564.
2 Горланов О.А., Рогинский А.Б. Указ. соч. С. 96.
3 Катынь. Пленники необъявленной войны... С. 384–390.
271
СССР1. ОСО являлось органом с правом заочного (без участия подсудимого) рассмотрения дел. Оно могло приговаривать к заключению в исправительно-трудовые лагеря (ИТЛ) на срок до 8 лет, а по ряду статей — до 10 лет. Правом приговора к высшей мере наказания — расстрелу — до ноября 1941 г. ОСО не обладало.
31 декабря 1939 г. Берия подписал директивы по передаче ОСО до конца января дел на весь контингент Осташковского лагеря. В Осташков должен был выехать сам начальник Управления по делам военнопленных (УПВ) Петр Сопруненко с большой группой работников центрального аппарата НКВД СССР, в Козельск — заместитель начальника УПВ Иосиф Полухин, в Старобельск — комиссар УПВ Степан Нехорошев. В Козельском и Старобельском лагерях необходимо было завершить следствие к концу января, уделив особое внимание настроениям военнопленных, выявив членов политических партий, работников Генштаба и т.д. Примечательно, что об Особом совещании речь шла только в приказе по Осташковскому лагерю2.
1 Катынь. Пленники необъявленной войны... С. 250. В материалах Управления по делам военнопленных (УПВ) сохранилось одно из обвинительных заключений, оформленных бригадой Белолипецкого. В нем указывалось: «Обвинительное заключение по следственному делу № 649 по обвинению Олейника Степана Степановича по ст. 58 п. 13 УК РСФСР. 1939 г. декабря 29-го дня я, начальник отделения особого отдела НКВД 7-й армии — мл. лейтенант госбезопасности Миловидов, рассмотрев следственное дело № 649 по обвинению военнопленного быв. Польского государства Олейника Степана Степановича, 1911 г. рождения, уроженца с. Тарнувка, Волынской губ., по национальности поляк, в преступлении, предусмотренном ст. 58 п. 13 УК РСФСР, и найдя, что Олейник, будучи в быв. Польском государстве, с 1936 г. по 1939 г. служил в качестве полицейского в г. Борщеве, где проводил активную борьбу против революционного движения, постановил: следственное дело № 649 по обвинению в/п Олейника С.С. направить на рассмотрение Особого совещания НКВД СССР. Начальник отделения особого отдела ГУГБ НКВД 7-й армии мл. лейтенант Миловидов. Согласен: ст. следователь следчасти ГУГБ НКВД СССР, лейтенант госбезопасности Белолипецкий. Справка: Обвиняемый Олейник содержится в Осташковском лагере НКВД Калининской области». Утвердил это обвинительное заключение начальник Особого отделения Осташковского лагеря лейтенант г/б Корытов (РГВА. Ф. 1/п. Оп. 4е. Д. 1. Л. 163).
2 Там же. С. 275–278.
272
В конце января большая часть из оформленных в Осташковском лагере свыше 6 тыс. следственных дел была передана на рассмотрение ОСО. 1 февраля 1940 г. Сопруненко и Белолипецкий доложили по высокочастотной связи Берии:
«Следствие [по] бывшим польским полицейским, содержащимся [в] Осташковском лагере, закончено, оформлено 6 тысяч 50 дел. Приступил [к] отправке дел [на] Особое совещание. Отправку закончим восьмого февраля. Необходимые для следствия мероприятия закончены»1.
К концу следующего месяца ОСО уже рассмотрело 600 дел полицейских и вынесло по ним приговоры — от 3 до 8 лет пребывания в ИТЛ на Камчатке. В Москве было проведено совещание, на котором обсуждался вопрос о порядке отправки военнопленных из Осташковского лагеря в Северный дальневосточный лагерь. Один из его участников, начальник Особого отделения Осташковского лагеря Григорий Корытов докладывал о нем шефу Особого отдела Управления НКВД (УНКВД) по Калининской области Василию Павлову: «Из представленных нами 6005 дел пока рассмотрены 600, сроки 3–5–8 лет (Камчатка), дальнейшее рассмотрение наркомом пока приостановлено»2.
Инициатором «разгрузки» других лагерей — Старобельского и Козельского — выступил П. Сопруненко. 20 февраля он обратился к Берии с предложением распустить по домам около 300 человек инвалидов, тяжелобольных, отставников старше 60 лет и 400–500 офицеров запаса, жителей присоединенных к СССР территорий (агрономов, учителей, инженеров, врачей), на которых не было компрометирующих материалов. В то же время начальник УПВ испрашивал у наркома разрешения оформить дела для рассмотрения на Особом совещании «на офицеров КОПа (корпус охорони погранична), судейско-прокурорских работников, помещиков, актив партии “ПОВ” и “Стрелец”, офицеров 2-го отдела бывшего польского
1 Катынь. Пленники необъявленной войны... С. 316–318.
2 Там же. С. 358–359.
273
главного штаба, офицеров информации (около 400 человек)». На записке Сопруненко резолюция Берии: «Тов. Меркулов. Пер[еговори]те со мной. Л. Б[ерия]. 20.II.»1.
21 февраля Берия встретился с Всеволодом Меркуловым, и уже на следующий день, 22 февраля, последний подписал директиву № 641/б. В ней говорилось:
«По распоряжению народного комиссара внутренних дел тов. Берии предлагаю всех содержащихся в Старобельском, Козельском и Осташковском лагерях НКВД бывших тюремщиков, разведчиков, провокаторов, осадников, судебных работников, помещиков, торговцев и крупных собственников перевести в тюрьмы, перечислив их за органами НКВД. Все имеющиеся на них материалы передать в следственные части УНКВД для ведения следствия. О порядке дальнейшего направления этих дел указания будут даны дополнительно. О количестве переданных арестованных донесите»2.
Примечательно, что этот документ касался лишь небольшой части военнопленных трех спецлагерей — 201 человека, т.е. менее 1,5% всех военнопленных Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей. В директиве не фигурировало Особое совещание, которое не имело права приговаривать к расстрелу. Это свидетельствует о том, что нарком склонялся к какому-то иному решению, нежели передача на ОСО, в отношении переводимых в тюрьмы поляков.
По всей видимости, получив предложения Сопруненко и инициировав директиву от 22 февраля, Берия решил испросить указаний у Сталина, какие меры следовало принять в отношении переводимых в тюрьмы военнопленных, а возможно, и в отношении всего контингента трех спецлагерей. Не случайно была приостановлена отправка дел осташковских узников на Особое совещание. От этого решения зависел и выбор органа, который должен был рассматривать их дела.
1 Катынь. Пленники необъявленной войны... С. 343.
2 Там же. С. 350. В соответствии со справкой УПВ в них находились 114 тюремщиков, 6 разведчиков, 2 провокатора, 35 осадников, 5 судейских работников, 11 помещиков, 27 торговцев, 1 крупный собственник — всего 201 человек (РГВА. Ф. 1/п. Оп. 01е. Д. 3. Л. 79–80).
274
А 29 февраля появляются два документа, адресованные «вождю», — письмо Берии и Хрущева Сталину за № 793/б об охране государственной границы в западных областях Украины и Белоруссии и записка наркома Сталину за № 794/б об участи 14 700 польских офицеров, чиновников, помещиков, полицейских, разведчиков, жандармов, осадников, тюремщиков, содержавшихся в трех спецлагерях, и 11 тыс. человек, арестованных и находившихся в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии.
После обнаружения письма Берии и Хрущева от 29 февраля за № 793/б становится очевидным, что первый вариант письма Берии Сталину за № 794/б мог быть написан не ранее 29 февраля. Он не мог быть написан и позднее, поскольку документы № 795/б и 796/б, по свидетельству начальника Управления регистрации и архивных фондов ФСБ РФ В.С. Христофорова, также датированы 29 февраля.
По письму Берии и Хрущева № 793/б рукой Сталина оформлено решение Политбюро, которое было утверждено 2 марта как пункт 114 протокола 13 «Об охране госграницы в западных областях УССР и БССР», который предусматривал выселение в районы Казахстана семей тех, кого намеревались расстрелять в соответствии с Решением Политбюро за № 794(б). Решение от 2 марта было опубликовано.
Номер 794/б сохранился и на доработанном варианте письма Берии Сталину, на котором не проставлено число, но впечатан месяц – март. Сопоставление сведений, содержавшихся в справках о наличии в лагерях различных категорий военнопленных от 2 и 3 марта, позволяет сделать вывод, что последний вариант записки Берии о расстреле поляков составлен не ранее 3 марта.
По тексту письма Берии было оформлено решение Политбюро от 5 марта, предписывавшее НКВД СССР:
«1) дела о находящихся в лагерях для военнопленных 14 700 человек бывших польских офицеров, чиновников, помещиков, полицейских, разведчиков, жандармов, осадников и тюремщиков, 2) а также дела об арестованных и находящихся в тюрьмах западных
275
областей Украины и Белоруссии в количестве 11 тыс. человек членов различных к[онтр]р[еволюционных] шпионских и диверсионных организаций, бывших помещиков, фабрикантов, бывших польских офицеров, чиновников и перебежчиков — рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания — расстрела»1.
Что же вызвало столь катастрофическое изменение в судьбе польских офицеров, полицейских и узников тюрем, которых до 20 февраля расстреливать еще не планировали?
Исключение Советского Союза 14 декабря 1939 г. из Лиги Наций, осуществленное по настоянию Англии и Франции при активном участии правительства Владислава Сикорского, в огромной мере усилило антизападные и антипольские чувства Сталина. После принятия Верховным союзным советом решения направить в Финляндию экспедиционный корпус польское правительство стало добиваться включения в него своего воинского соединения. В Великобритании находились около 3 тыс. польских летчиков и 20 тыс. других военнослужащих. 24 января 1940 г. Сикорский заявил на заседании Совета министров, что посылка экспедиционного корпуса в Финляндию вовлечет Францию и Великобританию в «фактическую войну с Россией, что для нас весьма желательно». О необходимости ориентироваться на разгром России в момент, когда союзники объявят ей войну, говорил и министр иностранных дел Польши Аугуст Залеский. Уже в декабре 1939 г. начал формироваться авиадивизион польских добровольцев для войны в Финляндии2.
О том, что в английском и французском правительствах серьезно усилились тенденции к вмешательству в советскофинляндский конфликт, что они были готовы действовать, «не останавливаясь перед риском разрыва отношений и даже во оруженного конфликта» с СССР, сообщали в Москву полп-
1 Катынь. Пленники необъявленной войны... С. 385.
2 Polskie Dokumenty Dyplomatyczne. 1939 wrzeisien-grudzien. Red. W. Rojek. Warszawa: Polski Instytut Spraw Miedzynarodowych, 2007. S. 579.
276
реды во Франции Яков Суриц1 и в Великобритании Иван Майский2. В беседе с последним Дэвид Ллойд Джордж указывал, что СССР «логикой вещей уже очень близко подошел к краю бездны, за которой начинается вовлечение в европейскую войну»3.
1 Документы внешней политики, 1940 — 22 июня 1941 (далее — ДВП). Т. ХХIII. Кн. 2. Ч. 2. М.: Международные отношения, 1998. С. 767–770. Еще 5 января 1940 г. Суриц сообщал в Наркомат иностранных дел: «Сейчас уже не только говорят о разрыве дипломатических отношений <...> , но и всячески варьируются темы о войне с нами. Для одних это “неизбежный” участок фронта теперешней войны с Германией, для других — самостоятельная задача, даже перекрывающая по своему значению войну с Германией. Здесь, по-видимому, скрещиваются пути Даладье и людей типа Лаваля — Фландена, для которых большевизм всегда был враг номер первый. Очерчивают, суммируют и направление, и объекты, где хотелось бы нанести нам главные удары. Это, с одной стороны, Ленинград и Мурманск (под видом помощи Финляндии), с другой — Черное море и Кавказ <...>. Решающие круги в Лондоне и Париже уже сейчас нас рассматривают как воюющую сторону, сколачивают против нас дипломатические фронты и в свои “цели войны” уже включили борьбу с нами, формы которой будут зависеть от дальнейшего хода событий» (Там же. С. 767–768). 9 марта Суриц вновь сообщал в Москву: «Сейчас уже нет сомнения, что военная авантюра против нас была затеяна в самом широком масштабе и что в намерения союзников входили и десантные операции в Мурманске. В настоящий момент все мобилизовано, чтобы сорвать наши переговоры. Призыв к Хельсинки держаться, “не поддаваться, не уступать” сопровождается самыми заманчивыми и категорическими обещаниями. Наряду с этим уже пробивается вовне и мысль, что нужно действовать и независимо от позиции, которую займет Хельсинки, что следует “оказать помощь” даже вопреки желанию самого Хельсинки» (Там же. С. 768–769).
2 Иван Михайлович Майский. Дневник дипломата. Лондон 1934–1943: В 2 кн. Кн. 2. Ч. 1 / Сост. Н.В. Бойко, Е.В. Косырева, Л.В. Поздеева. Отв. ред. А.О. Чубарьян. М.: Наука, 2009. С. 119–130, 136, 427. См. также: Дурачиньский Э. Польша в политике Москвы 1939–1941 годов: факты, гипотезы, вопросы // Война и политика. 1939–1941. М., 1999. С. 50–64; Сиполс В. Тайны дипломатические. Канун Великой Отечественной. 1939–1941. М.: Новина, 1997. С. 185. В редакционной статье журнала «Международная жизнь» (1989. № 9. С. 74), посвященной 50-летию советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939 г., указывалось: «Советско-финская война едва не сделала реальностью то, что до этого было в принципе немыслимым: военные действия против СССР со стороны Англии, Франции и даже Швеции».
3 Иван Михайлович Майский. Дневник дипломата... С. 133. 16 и 17 марта 1940 г. Майский вновь информировал НКИД: Д. Ллойд Джордж рад, «что опасность войны между Англией и СССР в связи с Финляндией миновала. За время, протекшее с нашего последнего свидания (11 февраля), Ллойд Джордж
277
Англичане пытались подтолкнуть Швецию и Норвегию на открытый военный конфликт с СССР путем введения их войск в Финляндию, хотя сами ограничивались до поры до времени направлением туда оружия и «стимулированного волонтерства». Руководитель МИД Швеции Кристиан Гюнтер 26 января, предложив шведское посредничество в урегулировании советско-финского конфликта и получив отказ советского полпреда Александры Коллонтай, заявил ей: «Большие державы не станут церемониться. Теперь еще можно избежать общей войны, скоро это может быть поздно»1. 5 февраля премьер-министр Франции Эдуард Даладье на Верховном союзном совете настаивал на немедленной отправке англо-американских войск в Финляндию2.
Подписанный 11 февраля торговый договор («хозяйственное соглашение») между СССР и Германией3 укрепил в общественном мнении Великобритании и Франции тенденцию, что СССР и Германию следует рассматривать как союзников, а значит, как врагов. К 15 февраля из Англии и Франции уже были отправлены в Финляндию 300 самолетов и подготовлены еще 400. 21 февраля Майский записал в своем дневнике: «Вообще положение должно быть признано опасным. Оно чревато всякими неожиданностями. Можно легко быть втяну-
неоднократно имел случай убедиться, как серьезна была угроза такой войны. Если бы советско-финский конфликт еще несколько затянулся, предупредить катастрофу было бы невозможно. Несмотря на то что Чемберлен не хотел войны с СССР, давление французов, нажим английских активистов, агитация прессы вынудили бы премьера делать один маленький шажок за другим по направлению к пропасти, пока, наконец, отступление стало бы невозможно и Англия незаметно “не вползла” бы в войну с СССР» (ДВП. Т. ХХIII. Кн. 2. Ч. 2. С. 767).
1 ДВП. Т. ХХIII. Кн. 2. Ч. 2. С. 771. Комментируя это заявление, Коллонтай заметила, что это был «намек на совместный нажим интервентов и англичан».
2 Там же. С. 767.
3 Там же. Кн. 1. С. 80–85. В конфиденциальном протоколе к этому договору указывалось, что правительство СССР даст указание советским организациям осуществлять закупки цветных металлов для Германии в третьих странах. Предусматривалось и размещение в Германии заказов и приобретение товаров и технических способов производства советской стороной.
278
тыми в большую войну. Лучший способ избежать этой опасности — быстрота на финском фронте <...>». Но если бы операции на финском фронте затянулись еще на значительный период — кто знает, к чему это привело бы?1
18 февраля главная полоса финской обороны была полностью прорвана. Это привело к еще большей активности английского и французского правительств. 20 февраля английский генерал Линг и французский полковник Ганеваль вели переговоры в ставке маршала Маннергейма об организации переброски экспедиционного корпуса союзников в Финляндию и поставили вопрос о том, чтобы ее правительство официально обратилось к западным странам о помощи2.
22 февраля Майский передал британскому кабинету предложение своего правительства о принятии на себя роли посредника в переговорах по урегулированию советско-финской войны, но Лондон отклонил его. «Сейчас идет состязание между темпами ликвидации финской войны и темпами превращения финской войны в общекапиталистическую атаку против СССР. Какие темпы победят?» — записал в дневнике полпред3.
Как заявил в своей речи Даладье, с 26 февраля 50 тыс. французских войск ожидали посадки на суда для отправки в Финляндию. Премьер-министр Великобритании Невилл Чемберлен, выступая в парламенте 19 марта, в свою очередь сообщил, что 100-тысячный англо-французский экспедиционный корпус
1 Иван Михайлович Майский. Дневник дипломата... С. 119–121.
2 Барышников Н.И. Советско-финляндская война 1939–1940 гг. // Новая и новейшая история. 1989. № 4. С. 39. Попытки предотвратить заключение мирного договора между Финляндией и СССР предпринимались англичанами даже 9–12 марта, т.е. до самого его подписания. Так, министр иностранных дел Великобритании Эдуард Галифакс 9 марта уговаривал Финляндию не вести переговоры о мире, сообщая о готовности к отправке экспедиционного корпуса. Чемберлен же на следующий день заявил финляндскому посланнику о намерении Англии и Франции оказать исключительно сильное давление на Норвегию и Швецию, чтобы заставить их пропустить войска союзников на финскую территорию (Там же. С. 41).
3 Иван Михайлович Майский. Дневник дипломата... С. 119–130, 136. См. также: Батлер Дж. Большая стратегия. Сентябрь 1939 — июнь 1941. М.: Издательство иностранной литературы, 1959. С. 115–117.
279
был приготовлен и лишь отказ Швеции и Норвегии пропустить его через свою территорию помешал его направлению в Финляндию. То, что «война с СССР была очень реальна», считал и военно-морской министр Великобритании Уинстон Черчилль1. Опасность войны с Англией и Францией побудила советское руководство поспешить с заключением мирного договора с Финляндией, хотя Красная армия перешла в это время в наступление и могла занять всю ее территорию.
Концепция вооруженного выступления против СССР, в котором Англия и Франция видели союзника Германии, оказывающего экономическую поддержку их смертельному врагу, была тесно связана с идеей нанести воздушный удар по его залежам нефти в районе Каспийского моря2. Эти планы разрабатывались в первые месяцы 1940 г. 19 января Франция представила на заседании Верховного совета союзнических держав в Париже конкретный проект нападения на СССР в районе Кавказа и Каспийского моря. В телеграмме, направленной 10 февраля в НКИД СССР, Майский, в частности, констатировал:
«В кругах британского правительства, включая таких людей, как Галифакс, сейчас существует мнение, что в ходе войны операции могут развернуться также на Ближнем и Среднем Востоке <...>. Англо-французы с помощью Турции и Ирана откроют наступательные операции против Кавказа (особенно против Баку и Батуми с тем, чтобы ударить по нефти или по нефтепроводу)»3. 27 февраля Суриц, в свою очередь, сообщал относительно слухов «о молниеносном наступлении на Баку не то со сторо-
1 ДВП. Т. ХХIII. Кн. 2. Ч. 2. С. 62, 778.
2 См. подробнее: Челышев И. СССР — Франция: трудные годы 1938–1941. М.: Институт российской истории РАН, 1999. С. 245–275; Deschner G. Bomben auf Baku. Angriffsplaene Englands und Frankreichs auf die Sowjetunion 1940. Erlangen, 1989; Kahle H. Das Kaukasusprojekt der Alliierten vom Jahre 1940. Opladen, 1973; Корнат М. Французские и британские планы вооруженной акции против Советского Союза в 1940 г. // Международный кризис 1939–1941 гг.: от советско-германских договоров 1939 года до нападения Германии на СССР. М., 2007. С. 399–410.
3 ДВП. Т. ХХIII. Кн. 2. Ч. 2. М., 1998. С. 767.
280
ны Ирака, не то Персидского залива. <...> Имеются и версии одновременного и координированного наступления на севере и на юге (шведская руда, бакинская нефть)»1.
Проект продолжали разрабатывать во второй половине февраля и в марте. Так, 22 марта главнокомандующий объединенными сухопутными силами Франции и Великобритании генерал Морис Гамелен писал Даладье, что действия, направленные на уничтожение русской нефтедобывающей промышленности, позволяют нанести чувствительный, если не решающий удар по советской экономике и военной мощи, в результате которого эта страна подвергнется риску полного разгрома. Политическое и военное руководство в Париже и Лондоне рассматривало проект нападения на СССР с юга в разных вариантах вплоть до начала мая 1940 г., т.е. до начала германского наступления на Францию2.
Информация об этом, поступавшая в Кремль, лишь укрепляла ненависть Сталина к польским офицерам и полицейским. В случае возможной войны западных стран против СССР они, по его мнению, могли стать пятой колонной. «Отец народов» никогда не забывал о роли восставших в 1918 г. военнопленных чехов в Гражданской войне в Советской России.
«Зимняя война» отразилась также на взаимоотношениях Германии и СССР. Подтягивание германских войск к границам СССР было впервые зафиксировано советскими разведывательными службами в середине февраля 1940 г.3 Слабость Красной армии способствовала и некоторому оживлению польского подполья, получавшего инструкции от правительства Влади-
1 ДВП. Т. ХХIII. Кн. 2. Ч. 2. М., 1998. С. 768; Корнат М. Указ. соч. С. 399–410.
2 Польский историк М. Корнат в своей статье подчеркивает, что «французская идея нападения на СССР не была только студийным вариантом, который возник в связи с союзническими планами оказать вооруженную поддержку Финляндии. То была гораздо более широкая концепция, рассчитанная на ослабление Советской России, в которой видели союзника Третьего рейха. Именно такую картину применительно к этому вопросу дают французские дипломатические документы» (Корнат М. Указ. соч. С. 404).
3 Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне: Сборник документов. Т. 1. Кн. 1. М., 1995. С. 151.
281
слава Сикорского1. «Зачистить» присоединенные к СССР территории, по мнению сталинского руководства, было важно и в связи с предстоявшими в конце марта 1940 г. выборами депутатов в Верховный Совет СССР.
Таким образом, и международная обстановка, и внутренняя ситуация на присоединенных к СССР территориях в конце февраля — начале марта вновь привлекли внимание советского руководства к проблеме польских военнопленных (офицеров и полицейских) и узников тюрем. Все вышесказанное ни на йоту не умаляет чудовищность преступного решения сталинского руководства об истреблении почти 22 тыс. лучших сынов Польши. Ведь их могли просто вывезти на ту же Колыму, в Сибирь или на Камчатку. Но советский диктатор был убежден: нет людей — нет проблемы.
До сих пор нельзя с уверенностью сказать, кто был инициатором расстрела — Сталин или Берия. Думается, что Берия подвел «хозяина» к этой идее, но сформулировал ее Сталин. В результате с начала апреля до первой декады июля 1940 г. были расстреляны 21 857 польских офицеров, полицейских и узников тюрем, тем самым было совершено военное преступление и преступление против человечности.
Правда о катынском злодеянии сталинского режима жизненно важна не только для родных и близких погибших, для всех поляков, но и для россиян. Ведь это на нашей земле было совершено чудовищное преступление и необходимо сделать все возможное, чтобы подобное никогда не могло повториться. Через правду к взаимопониманию — таков главный принцип, которым следует руководствоваться историку.
1См.: Польское подполье на территории Западной Украины и Западной Белоруссии, 1939–1941 гг. Т. 1–2. Варшава; Москва, 2001 (Polskie Podziemie na terenach Zachodniej Ukrainy i Zachodniej Białorusi w latach 1939–1941. Warszawa; Moskwa, 2001).
282