Записка Шелепина от 3 марта 1959 года - один из ключевых документов катынского дела. В данной заметке мы сначала предоставим "позитивные" доказательства подлинности записки, затем посмотрим, как ее оформление вписывается в контекст делопроизводства того времени и, наконец, рассмотрим аргументы катынских отрицателей.

1. Подтверждения подлинности записки Шелепина.

Подлинность записки подтвердил сам Шелепин (более подробный отрывок см. в примечании[1]):

Шелепин заявил, что он категорически против применения видеозаписи и звукозаписи, что он был всего три месяца в должности, когда ему подсунули эти документы, что он подписал их, практически не вникая в суть этого вопроса, и поэтому ничего не помнит. По поводу письма он заявил, что подписал его в 1959 г., а на нем почему-то штамп ЦК КПСС 1965 г. Уцепившись за эту тему, я предложил ему дать пояснения хотя бы по поводу этого письма.

[...]

11 декабря 1992 г. с 11 часов 50 минут до 14 часов 50 минут на квартире Шелепина проводился его допрос с участием В.Е. Семичастного, который повторял и разъяснял плохо слышащему Шелепину мои вопросы и помогал сформулировать ответы на них. [...] После ознакомления с ксерокопиями документов "особой папки", протоколом осмотра этих документов и подготовленными мною справками о беседах с Коротковым, Степановым и Зюбченко, отвечая на подготовленные вопросы, Шелепин дал показания, которые были записаны практически дословно. В ходе воспроизведения записанного Шелепин и Семичастный заявили, что в таком виде показания в протоколе оставлять нельзя, поскольку "председатель в этом случае выглядит не на высоте". Мне же якобы все было рассказано не для записи, а чтобы я с их слов лучше понял ситуацию того времени.
В частности, Шелепина не устроило, что было записано (как он в действительности и рассказывал), что после доклада кого-то из его подчиненных (скорее всего из архивного подразделения) о том, что целая комната в архиве постоянно занята ненужными для работы совершенно секретными документами, и предложения запросить в ЦК КПСС разрешение на их уничтожение, он дал на это согласие, не зная, о какой проблеме шла речь. Через некоторое время тот же исполнитель принес ему выписку из решения Политбюро и письмо от его имени Хрущеву. К этому времени он был в должности всего три месяца, а до того не соприкасался с деятельностью КГБ. По его словам, при назначении на этот пост он несколько раз отказывался и подчинился приказу о назначении председателем комитета только в порядке партийной дисциплины. В первые месяцы, не чувствуя себя профессионалом в этой области, он во всем доверялся тому, что готовили подчиненные, и поэтому подписал, не вникая в существо вопроса, письмо Хрущеву и проект постановления Президиума (так в то время именовалось Политбюро) ЦК КПСС.
О преступлении в Катыни и других местах в отношении польских граждан он знает только то, что сообщалось в газетах.
Был ли принят предложенный проект совершенно секретного постановления о ликвидации всех дел, кроме протоколов заседаний «тройки» НКВД СССР?
Шелепин и Семичастный пояснили, что отсутствие резолюции Хрущева на письме Шелепина объясняется существованием в то время практики дачи устных санкций на тот или иной запрос исполнителей. Такая санкция могла поступить как от самого Хрущева, так и от руководителя его аппарата. В этом случае на втором экземпляре документа исполнитель делал соответствующую отметку. Это письмо Шелепина Хрущеву исполнялось в единственном экземпляре, и поэтому на нем не оказалось никаких отметок, так как оно осталось в ЦК КПСС. Поэтому, видимо, и не потребовалось (не было оформлено) решение Президиума ЦК КПСС.
Вместо протоколирования этих пояснений Шелепин и Семичастный предложили записать, что причина отсутствия визы Хрущева на письме Шелепина и проекте постановления Президиума ЦК КПСС им не известна. Я был вынужден переписать протокол заново в соответствии с предложениями Шелепина и Семичастного, и только тогда он был подписан.

[...]

В целом, допрошенный в качестве свидетеля Шелепин подтвердил подлинность анализируемого письма и фактов, изложенных в нем. Он также пояснил, что лично завизировал проект постановления Президиума ЦК КПСС от 1959 г. об уничтожении документов по Катынскому делу и считает, что этот акт был исполнен.

Итак, Шелепин официально подтвердил подлинность документа и подписал соответствующий протокол допроса.

Интересно, что информация о подтверждении Шелепиным подлинности записки 1959 года можно найти и в литературе катынских отрицателей[2]:

В личном архиве Владислава Шведа содержится беседа с Валерием Харазовым, близким другом Шелепина. Они дружили ещё со школы и впоследствии часто встречались и разговаривали. О «катынском деле» он услышал от своего друга в 1962 или 1963 году, во время совместной прогулки по московским скверам, когда зашёл разговор о Польше. Шелепин впервые рассказал Харазову, что вскоре (месяца через два) после начала его работы в должности Председателя КГБ, ему доложили, что в 1940 г. в Катыни сотрудники НКВД расстреляли поляков. На подпись Шелепину принесли записку, адресованную Н. С. Хрущёву, с просьбой об уничтожении учётных дел расстрелянных польских военнопленных. Кто был инициатором подготовки данной записки, В. И. Харазов не знает... Шелепин согласился с предложением об уничтожении учётных дел польских военнопленных, так как разделял мнение авторов записки о том, что в будущем „какая-либо непредвиденная случайность может привести к расконспирации проведённой операции, со всеми нежелательными для нашего государства последствиями“… Шелепин высказался в том плане, что сохранённые учётные дела в будущем могут нанести серьёзный удар по престижу СССР. Следующим подтверждением подлинности записки Шелепина является справка-заместитель, до сих пор хранящаяся в Центральном архиве ФСБ[3]:Письмо и проект решения КГБ (написанные от руки) за № 632-ш направлены в ЦК КПСС 16 марта с.г.

Документ по линии Учетно-архивного отдела об уничтожении старых материалов (Доброхотов 16.03.59)

Данный документ подтверждает, что рукописная записка номер 632-ш была направлена в ЦК КПСС в марте 1959 года, состояла из письма и некоего проекта решения, составленного КГБ, и касалась уничтожения старых материалов - все это соответствует записке Шелепина.

Стоит отметить, что сама записка подписана Шелепиным 3 марта 1959 года, однако отправлена в ЦК лишь спустя примерно две недели, 16 марта, и именно тогда был присвоен порядковый исходящий номер 632 (например, записка под номером 571 датируется 12 марта[4]). Очевидно, Шелепин еще какое-то время проводил консультации относительно этого вопроса.

Еще одним прямым доказательством подлинности записки Шелепина является совпадение дефекта на штампе входящей документации (буква "и") с таковым на записке Семичастного, которая также была официально зарегистрирована в Общем отделе ЦК КПСС 9 марта 1965 года (причины этого феномена мы рассмотрим ниже)[5].

 

Существование польских дел, упоминаемых в записке, подтверждают уже опубликованные документы из ЦА ФСБ:

Это 98% упомянутных в записке дел. Какая-то часть могла в 1943 году находиться где-то еще и прийти в архив позже, или может Шелепин основывал свое число 21857 на числе дел, упомянутых в протоколе тройки. В любом случае, наличие этих "польских дел 1940 года" - существенное подтверждение записки Шелепина.

Косвенным аргументом являются недостающие номера в единообразной системе нумерации списков-предписаний на отправку в рамках польской операции 1940 года. Дело в том, что еще до обнародования документов закрытого пакета были известны списки-предписания на отправку военнопленных из Козельского, Осташковского и Старобельского лагерей, за номерами 05-06, 011-040, 044-046, 050-054, 058, 059 и 062. Если списки без номеров, встречающиеся до номера 011 (см. доклады Бережкова и Королева), объясняются неустоявшейся в первые дни отправок системой нумерации, то пропуски между номерами 041-043, 047-049, 055-057, 060, 061 свидетельствуют о существовании еще какого-то значительного неучтенного контингента, над которым проводилась польская операция 1940 года, и информация в записке Шелепина о делах и протоколах тройки на узников тюрем западных областей УССР и БССР как раз и отвечает на вопрос, что это был за контингент; до публикации документов "закрытого пакета" об этом не было известно. А в 1994 году был обнародован украинский список дел[6] , в котором фигурируют номера предписаний на отправку узников тюрем 041-043, 055-057, 064-067, 071-072; номера 047-049, 060, 061, 063 и 068-070 остаются для узников тюрем западных областей БССР. Данная совокупность обстоятельств также подтверждает подлинность записки Шелепина.

2. Соответствие оформления записки Шелепина делопроизводственной практике указанного временного периода.

Самое первое, что бросается в глаза в записке Шелепина - ее рукописное исполнение, причем каллиграфическим почерком. Учитывая, что этот факт указывается уже в справке-заместителе из ЦА ФСБ, это - просто данность, которая не может использоваться в каком-либо негативном ключе при рассмотрении вопроса о подлинности - так было и это просто факт. Но и объяснение найти весьма легко. По распространенной практике тех лет, особо секретные сведения определенного рода часто вносились в документы от руки. Наиболее распространенной была практика печатания тела документа на пишущей машинке со специальными пропусками, куда затем определенные слова вписывались вручную.

Переписка о Василии Сталине. РГАСПИ ф. 558, оп. 11, д. 1559, лл. 4-6.

Типичная практика в документации атомного проекта. Атомный проект СССР: документы и материалы, 1999, т. 2, кн. 1, цв. вклейки после стр. 14.

Но иногда автор документа считал, что весь документ настолько "деликатный", что не имеет смысла доверять какую-либо часть его машинистке - тогда весь документ мог специальным доверенным лицом быть написан от руки в единственном экземпляре.

Исполненная каллиграфическим почерком записка Берии и Курчатова Сталину. Атомный проект СССР: документы и материалы, 1999, т. 2, кн. 1, цв. вклейки после стр. 643.

Фрагмент написанной каллиграфическим почерком записки С. Игнатьева Сталину (осень 1952) с предложением убить Тито, аутентичность которой подтвердил П. Судоплатов; см. П. Судоплатов. Разведка и Кремль. Записки нежелательного свидетеля, 1996, изображение в конце книги на непронумерованной странице.

Записка Игнатьева Сталину о деле врачей от 12.11.1952. Источник изображения: Н. Петров, "Пытки от Сталина: «Бить смертным боем»", Новая газета, спецвыпуск «Правда ГУЛАГа», 16.10.2008. № 9 (9). Hаучная публикация в В. Хаустов, В. Наумов, Н. Плотникова, Лубянка. Сталин и МГБ СССР, март 1946-март 1953, 2007, с. 522–523.

Записка Тимошенко и Мерецкова Сталину и Молотову от 14.10.1940, Решин и др. 1941 год, 1998, т. 1, с. 288–290. Первая и последняя страницы. Полная версия: сайт МО РФ, "Документы военного командования Красной Армии".

Записка Тимошенко и Жукова Сталину от мая 1941, Решин и др. 1941 год, 1998, т. 2, с. 215–220. Первая и последняя страницы. Полная версия: сайт МО РФ, "Документы военного командования Красной Армии".

Исполнение записки о такой горячей теме как Катынь от руки и в единственном экземпляре в 1959 году - вполне естественно и даже ожидаемо.

Теперь рассмотрим значение штампов на записке Шелепина. Сказанное относится прежде всего к практике 50-х - 60-х годов.

Как правило, документы (как просто письма, так и служебные записки и прочее), направлявшиеся в ЦК КПСС, проводились через так называемый Общий отдел, через его 3-й сектор, ответственный за прием, учет и рассылку документов. По прибытии в 3-й сектор на документ ставился штамп, состоявший из трех элементов (трех отдельных штампов, объединенных в один):

Штамп на записке председателя КГБ Андропова в ЦК КПСС от 25.12.1969.
(РГАСПИ ф. 558, оп. 11, д. 1414а, л. 62).

1. рамочный штамп входящей документации 3-го сектора с датой получения документа;

2. порядковый входящий номер;

3. пункт назначения документа (например, 1-й сектор - документы для Президиума ЦК, 2-й сектор - документы для Секретариата ЦК, 6-й сектор - архив Политбюро/Президиума; иногда появлялись другие пометки, например "Контроль" или "Снят с учета").

(Штампы, естественно, ставились по отдельности (часто и разными чернилами) и потому могли находится относительно друга друга под разными углами. На штампе записки Шелепина это особенно очевидно по наклону штампа "6-й сектор".)

Однако некоторые документы особой важности изначально миновали 3-й сектор - вероятно, по причине срочности и/или особой важности на конкретный момент времени. Такие документы без изначальных штампов входящей документации откладывались в ЦК (скорее всего у заведующего Общим отделом В. Малина) и через месяцы или через годы целыми партиями передавались в 6-й сектор (архив Политбюро/Президиума). Пример такого комплекса документов – переписка КГБ и ЦК 1950-х – начала 1960-х гг. о сыне Сталина Василии, значительная часть которой одной партией пришла в 3-й сектор 11.12.1964 и была перенаправлена в 6-й сектор, то есть официально сдана в архив[7].

Переписка о Василии Сталине. Примеры временного разрыва между датами создания документов и датами поступления в архив Политбюро/Президиума. РГАСПИ ф. 558, оп. 11, д. 1559, лл. 2, 10, 53; д. 1560, лл. 1, 3, 5. Проект Росархива "Документы советской эпохи". Заодно стоит обратить внимание на подпись Шелепина, совпадающую с подписью на обсуждаемой записке.

Ровно то же самое случилось с запиской Шелепина. Она была "легализована" в 3-м секторе 9 марта 1965 года как часть пакета документов, в которую входила и вышеупомянутая записка Семичастного от 19.03.1962.

Хронологический принцип передачи документов (почему в конкретный день передавали конкретные документы) неясен. Гипотеза директора АПРФ Короткова о том, что передача связана с уходом Малина, в сейфе которого могла храниться записка, может быть верна (хотя Малин ушел только в августе[8]), особенно учитывая помету заведующей архивом Политбюро Т. Силиной "По распоряжению т. Малина В. Н." на обратной стороне последнего листа записки, но она необязательна для объяснения этого факта - достаточно того, что такие передачи партий документов регулярно осуществлялись.

Поскольку документ не был актуальным, то есть не должен был рассматриваться на совещании Президиума, а был предназначен для архивного хранения, в качестве пункта назначения в документе стоит "6-й сектор", то есть архив Политбюро/Президиума.

В 6-й сектор документ прибыл из 3-го сектора 16 марта 1965 года, о чем свидетельствует штамп на обороте последнего листа.

Штамп о поступлении из 3-го сектора на записке Шелепина.

Штамп о поступлении из 3-го сектора на записке Семичастного.

 

20 марта 1965 года на документе был проставлен легкоузнаваемый восьмиугольный штамп 6-го сектора с входящим порядковым номером 6-го сектора "9485"[9], что означало, что записка официально отложилась в архиве Политбюро/Президиума. В штампе также было указано, как это делалось и с другими подобного рода документами, что документ - 1959-го года.

Регистрационный штамп 6-го сектора на записке Шелепина.

Регистрационный штамп 6-го сектора на записке Семичастного.

 

Таким образом, "странная" на взгляд некоторых неспециалистов делопроизводственная атрибутика записки Шелепина полностью объясняется реальной делопроизводственной практикой ЦК КПСС 1950-х - 1960-х годов, соответствует другим архивным документам той эпохи и является дополнительным подтверждением подлинности документа.

3. Содержание записки Шелепина.

При рассмотрении вопроса о содержании записки Шелепина необходимо всегда помнить о двух ключевых моментах.

Во-первых, у Шелепина была сугубо практическая задача - избавиться от конкретных ненужных дел, а не точно изложить/расследовать всю катынскую историю.

Во-вторых, Шелепин, как он сам упоминает, был всего лишь несколько месяцев на посту, детальных сведений "из первых рук" о катынском деле не имел, специалистом по документации о военнопленных и узниках тюрем не являлся.

Сведения о катынском комлексе преступлений он черпал, в частности, из выписки из постановления Политбюро от 05.03.1940 о расстреле военнопленных и узников тюрем, посланной ему 27.02.1959 и из протоколов тройки, которые хранились в КГБ.

Утверждение Шелепина, что кто-то подложил ему записку на подпись, выглядит маловероятным и скорее всего является защитным маневром - Шелепин явно имел "независимую" информацию о катынском деле, как свидетельствует посланная ему выписка. Да и маловероятно, что текст записки сочинен каким-то архивистом КГБ. Поэтому, вероятнее всего, он продиктован самим Шелепиным.

Информация о конкретных деталях расстрельной операции могла бы быть им получена, если бы на то была надобность - можно было бы опросить старых сотрудников; но перед ним не стояла задача расследовать катынское дело, поэтому он ограничился сжатым изложением информации о расстреле - и при этом допустил ошибку: написал о расстреле в том числе и в Старобельском и Осташковском лагерях военнопленных, тогда как в самих лагерях военнопленных не расстреливали. Но точность в таких деталях и не была важна в контексте поставленной задачи.

То же можно сказать о том факте, что Шелепин назвал все дела, хранившиеся в архиве, "учетными". Строго формально, у узников тюрем и не могло быть "учетных" дел; они могли быть у военнопленных. Тут могут быть два похожих объяснения. Во-первых, как уже было указано, новичок Шелепин не был специалистом по этому вопросу и не должен был ориентироваться в таких тонкостях - неформальное название "учетные дела" могло подходить, с его точки зрения, по смыслу для описания более 21000 дел с учетными материалами (существование которых, как мы видели, подтверждается другими документами). Во-вторых, возможно, он ошибочно считал вообще всех расстрелянных изначально пленными или интернированными - по крайней мере, он об этом пишет:

В Комитете государственной безопасности при Совете Министров СССР с 1940 года хранятся учетные дела и другие материалы на расстрелянных в том же году пленных и интернированных офицеров, жандармов, полицейских, осадников, помещиков и т.п. лиц бывшей буржуазной Польши.
[...]
Все они были осуждены к высшей мере наказания по учетным делам заведенным на них как на военнопленных и интернированных в 1939 году.

Понятно, что сам Шелепин не проверял более 21,000 дел на принадлежность их военнопленным или арестованным. Для поставленной задачи это было совершенно неважно.

Относительно названной им цифры можно сказать, что она, вероятно, взята из протоколов тройки и соответствует числу смертных приговоров. При этом нельзя утверждать, что она абсолютно точно соответствует числу в действительности расстрелянных, поскольку несколько десятков человек из числа приговоренных по разным прозаическим причинам в последний момент все же расстреляны не были[10].

То, что Шелепин говорит о "Постановлении ЦК КПСС от 5-го марта 1940 года", а не о "постановлении Политбюро ЦК ВКП(б)" полностью вписывается в практику того времени и не является в этом контексте даже формальной ошибкой.

Во-первых, решения Политбюро ЦК автоматически были решениями ЦК, Политбюро считалось выразителем воли всего ЦК. Достаточно следующих примеров, каждый из которых является постановлением Политбюро, в составлении которого, естественно, не принимало участие большинство членов ЦК:

П61/84
20 января 1948 г.
ЦК ВКП(б), заслушав сообщение Комиссии в составе тт. Жданова, Булганина, Кузнецова и Шкирятова, выделенной для рассмотрения поступивших в ЦК материалов о недостойном поведении командующего Одесским военным округом т. Жукова Г. К., установил следующее.
[...]
Учитывая все изложенное, ЦК ВКП(б) постановляет:
1. Признавая, что т.Жуков за свои поступки заслуживает исключения из рядов партии и предания суду, сделать т. Жукову последнее предупреждение, предоставив ему в последний раз возможность исправиться и стать честным членом партии, достойным командирского звания.
2. Освободить т. Жукова с поста командующего Одесским военным округом, назначив его командующим одним из меньших округов.
3. Обязать т. Жукова немедленно сдать в Госфонд все незаконно присвоенные им драгоценности и вещи.
ЦК ВКП(б)[11]

3 февраля 1941 г.
В связи с необходимостью максимального улучшения агентурно-оперативной работы органов государственной безопасности и возросшим объемом работы, проводимой Народным комиссариатом внутренних дел СССР, ее многообразием...
[...]
... ЦК ВКП(б)
ПОСТАНОВЛЯЕТ:
1. Разделить Народный комиссариат внутренних дел СССР на два наркомата:
а) Народный комиссариат внутренних дел СССР (НКВД):
[...]
6. Утвердить проект Указа Президиума Верховного Совета СССР о разделении Народного комиссариата внутренних дел СССР.
Секретарь ЦК ВКП(б)[12]

3 июня 1946 г.
№ 52. п. 108 - О присуждении Сталинских премий за выдающиеся работы в области науки, изобретательства, искусства и литературы за 1945 г.
ЦК ВКП(б) постановляет:
Для предварительного рассмотрения представленных Комитетами по Сталинским премиям в области науки и изобретательства и в области искусства и литературы материалов о присуждении премий за 1945 год создать две комиссии Политбюро:
1) комиссию для рассмотрения предложений о Сталинских премиях в области науки и изобретательства в составе тт. Вознесенского (председатель), Кафтанова, Вавилова, Первухина, Малышева, Тевосяна и Поспелова;
2) комиссию для рассмотрения предложений о Сталинских премиях в области искусства и литературы в составе тт. Жданова (председатель), Александрова, Фадеева, Храпченко и Большакова.
Срок работы для обеих комиссий установить 5 дней.[13]

Теперь примеры использования "КПСС" вместо "ВКП(б)" (напоминаем, что ВКП(б) была переименована в КПСС в октябре 1952 года).

Постановление Президиума ЦК КПСС о восстановлении в партии П. С. Жемчужиной от 21.03.1953[14]:

Утвердить следующее решение Комитета Партийного Контроля при ЦК КПСС:
"Отменить решение Партколлегии КПК от 29 декабря 1948 года об исключении т. Жемчужиной П. С. из членов КПСС как неправильное. Восстановить ее членом КПСС".

Решение КПК при ЦК КПСС о восстановлении в партии Н. Н. Селивановского от 30.03.1953[15]:

№ 102. п. 4 - О т. Селивановском Николае Николаевиче (член КПСС с 1923 г., п. б. № 1878856).
Во изменение решения Партколлегии от 21 февраля 1952 г. восстановить т. Селивановского Н.Н. членом КПСС.

Докладная записка С. Н. Круглова и И. А. Серова Н. С. Хрущеву о реабилитации родственников лиц, осужденных по "Ленинградскому делу" от 10.12.1953[16]:

МВД СССР докладывает об осужденных и высланных в ссылку Военной Коллегией Верховного Суда СССР и Особым Совещанием МГБ по Ленинградскому делу в 1949-51 годах.
По имеющимся в МВД СССР данным, всего было осуждено 214 человек, из них 69 человек основных обвиняемых, и 145 человек из числа близких и дальних родственников. Кроме того, 2 человека умерли в тюрьме до суда.
[...]
Из общего числа осужденных 36 человек работали в Ленинградском обкоме и горкоме КПСС, а также в областном и городском исполкомах, 11 человек - на руководящей работе в других обкомах КПСС и облисполкомах и 9 человек - в райкомах и райисполкомах Ленинградской области.

Записка Д. Е. Салина в ЦК КПСС о работе отдела по спецделам Прокуратуры СССР по реабилитации граждан во второй половине 1954 - начале 1955 г. от 14.03.1955[17]:Инструкторы Московского Комитета КПСС Колкер Клара Иосифовна, член КПСС с 1922 года, Бабина Мина Ефимовна, член КПСС с 1917 года, Прищепчик Лидия Антоновна, член КПСС с 1917 года, второй секретарь Ногинского ГК КПСС Астанкова Елизавета Васильевна, член КПСС с 1917 года, инструктор Дзержинского райкома КПСС г. Москвы Прищепчик Марина Антоновна, член КПСС с 1919 года, были признаны виновными в проведении контрреволюционной троцкистской деятельности и по постановлению Особого Совещания при НКВД СССР от 1 апреля 1938 г. осуждены к разным срокам лишения свободы.
[...]
Помощник секретаря МК КПСС Алексахин И. П. был арестован 6 ноября 1937 г. [...]
[...]
Джунусов Макай, работавший секретарем Актюбинского обкома КПСС, нарком легкой промышленности Казахстана Актырбаев Чокпак и бывший секретарь Западно-Казахстанского обкома КПСС Утепов Шарип, являвшиеся депутатами Верховного Совета СССР, были признаны участниками антисоветской националистической организации и по постановлению Особого Совещания от 26 октября 1940 г. осуждены к заключению на 8 лет каждый.
[...]
Заведующая отделом школ МГК КПСС, член КПСС с 1919 года Ханкина Софья Моисеевна по постановлению Особого совещания при НКВД СССР от 5 июня 1939 г. была признана участником антисоветской право-троцкистской организации [...]

Записка Р. А. Руденко и В. В. Лукьянова в ЦК КПСС о реабилитации Н. Ф. Гикало от 22.05.1955[18]:

Гикало Николай Федорович, 1896 года рождения, бывший член КПСС с 1917 года, бывший секретарь ЦК Компартии Белоруссии, до ареста - секретарь Харьковского обкома и член Политбюро ЦК Компартии Украины, кандидат в члены ЦК КПСС, - был арестован 11 октября 1937 года и 25 апреля 1938 года Военной Коллегией Верховного Суда СССР в составе Матулевича, Зарянова и Ждана осужден к расстрелу.

Записка Р. А. Руденко в ЦК КПСС о реабилитации И. П. Белова от 20.08.1955[19]: Белов И.П., 1893 года рождения, русский, состоял в КПСС с 1919 года
[...]
В протоколе судебного заседания записано, что Белов на суде также признал себя виновным, но подал письменное ходатайство о том, что у него имеются дополнительные показания, которые он хотел бы дать в присутствии И. В. Сталина. Это ходатайство из суда было изъято врагом народа Ежовым [расстрелянным в 1940 году - С. Р.] и скрыто от ЦК КПСС.

Материалы о репрессиях в Челябинской области, направленные М. С. Соломенцевым А. Б. Аристову 22.01.1956[20]:

Согласно Вашего указания направляются сведения о делегатах Челябинской партийной организации на ХVII съезд КПСС [1934 год - С. Р.] и справка о репрессиях в 1937-38 годах на территории Челябинской области. А теперь несколько документов (со-)авторства самого Шелепина.

Записка Р. А. Руденко и А. Н. Шелепина в ЦК КПСС о реабилитации Г. Ф. Гринько от 28.04.1959[21]:

Прокуратурой СССР и Комитетом государственной безопасности при Совете Министров СССР проведена проверка по архивно-следственному делу на бывшего народного комиссара финансов СССР Гринько Григория Федоровича, 1890 года рождения, бывшего члена КПСС с 1920 года, осужденного 2-13 марта 1938 года Военной коллегией Верховного Суда СССР по делу антисоветского право-троцкистского блока к расстрелу.
[...]
Признавая себя виновным, Гринько показал, что [...] от Рыкова узнал, что практическую связь с центром правых осуществляли бывшие секретари Днепропетровского и Донецкого обкомов КПСС Хатаевич и Саркисов.

Записка Р. А. Руденко и А. Н. Шелепина в ЦК КПСС о реабилитации И. А. Зеленского от 28.04.1959[22]:

Прокуратурой СССР и Комитетом государственной безопасности при Совете Министров СССР проведена проверка по архивно-следственному делу на бывшего председателя Центросоюза Зеленского Исаака Абрамовича, 1890 года рождения, бывшего члена КПСС с 1906 года, осужденного Военной Коллегией Верховного Суда СССР 2-13 марта 1938 года по делу антисоветского правотроцкистского блока к расстрелу.

Записка Р. А. Руденко и А. Н. Шелепина в ЦК КПСС о реабилитации В. И. Иванова от 28.04.1959[23]:

Прокуратурой СССР и Комитетом госбезопасности при Совете Министров СССР проверено дело по обвинению быв. народного комиссара лесной промышленности СССР Иванова Владимира Ивановича, 1893 года рождения, бывшего члена КПСС с 1915 года, осужденного Военной коллегией Верховного Суда СССР 2-13 марта 1938 года по делу антисоветского правотроцкистского блока к расстрелу.

Записка Р. А. Руденко и А. Н. Шелепина в ЦК КПСС о реабилитации А. С. Енукидзе от 12.09.1959[24]:

Прокуратурой СССР и Комитетом госбезопасности при Совете Министров Союза ССР проверено дело на быв. секретаря Президиума ЦИК СССР Енукидзе Авеля Сафроновича, 1877 года рождения, бывшего члена КПСС с 1898 года и члена ЦК КПСС, осужденного Военной коллегией Верховного суда СССР 29 октября 1937 года к расстрелу
Енукидзе признан виновным в том, что наряду с Бухариным, Рыковым, Ягодой и другими членами правотроцкистского центра был одним из организаторов и руководителей подготовки вооруженного восстания в стране и группового террористического акта над руководителями КПСС и Советского правительства, по поручению правых вел переговоры с германскими правительственными кругами о блоке с ними в борьбе с Советской властью.
[...]
Решением Пленума ЦК КПСС от 5-7 июня 1935 года Енукидзе выведен из состава ЦК и исключен из партии за политико-бытовое разложение.
Согласно стенографическому отчету ЦК КПСС, никто из выступавших на нем не говорил о бытовом разложении Енукидзе.

Таким образом, анахронистическое использование текущего названия партии было стандартным в переписке того времени и, в частности, в записках Шелепина. Терминология "катынской" записки Шелепина полностью вписывается в общий документальный контекст.

4. Катынские отрицатели о записке Шелепина.

Одним из первых, если не первым катынским отрицателем, "раскритиковавшим" записку Шелепина, был известный маргинальный псевдоаналитик Ю. И. Мухин в своем Катынском детективе (1995). Разберем его пункты.

103. К документам высших руководителей страны и министерств всегда чрезвычайно высокое требование. В них не должно быть помарок и ошибок, каждая цифра тщательно вычитывается и сравнивается с другими.
А вы посмотрите, что в этом шедевре. В первом абзаце написано, что "было расстреляно 21857 человек", а в третьем - "все дела в количестве 21957" хранятся. Разница в 100 дел прямо бросается в глаза, ее бы и Шелепин заметил, а уж какой-то полковник КГБ, который по идее должен был готовить это "письмо", не допустил бы этой описки никогда.

Никакой разницы, разумеется, в документе нет. Мухин поленился найти изображение документа (все изображения опубликованы в Польше в октябре 1992 года) или хотя бы публикацию в январском номере Вопросов истории за 1993 год (чтобы оправдать свою некомпетентность, Мухин даже развел конспирологию вокруг даты выпуска).

Katyń. Dokumenty ludobójstwa, Warszawa, 1992. 104. Чтобы сослаться на решение партийного органа, на дату, он обязан был иметь перед собой выписку, или протокол, или письмо - любой документ, где указано, что это за решение. Этот гипотетический полковник КГБ скрупулезно перенес бы название решения - "решение Политбюро ЦК ВКП(б) N 13 от 5 марта 1940 года" - в письмо Шелепина. А он пишет "КПСС", которой в те годы и близко не было, он пишет "Постановление ЦК", то есть дает основание полагать, что Сталин обсуждал этот вопрос с сотней членов тогдашнего ЦК и что 5 марта 1940 года проходило не заурядное заседание Политбюро в составе четырех человек при двух отсутствовавших, а Пленум Центрального Комитета. То есть, в убогом представлении фальсификатора КПСС взяла власть в октябре 1917 года, между ее Политбюро и ЦК никакой разницы нет - это один и тот же орган. Но Шелепин-то знал все это. Как бы он подписал эту чушь - КПСС в 40-м году? Он - член ЦК партии, переименованной в КПСС лишь в 1952 году!

После многочисленных цитат в предыдущем разделе этот параграф в комментариях не нуждается, кроме того, что Мухин не имеется ни малейшего понятия о практике составления документов КГБ.

Далее идет пункт об учетных делах (на арестованных), уже подробно разобранный в предыдущем разделе, а после него - довольно примечательный аргумент:

106. Но и это еще не так смешно. В "письме" написано, что в КГБ в 1959 году хранилось 3820 учетных дел на военнопленных Старобельского лагеря, а мы на странице 117 перепечатали Акт из этого лагеря, безусловно подлинный, где указано, что 4031 "учетное дело на военнопленных" было сожжено на основании распоряжения "капитана Госбезопасности тов. Сопруненко" "1940 года, октября месяца, 25 дня". Фальсификатору не хватило ума об этом вспомнить, он своей фальшивкой восстановил из пепла и перенес в 1959 год учетные дела, уничтоженные в 1940 году.

Тут, однако, необходимо привести отрывок из того самого акта, на который ссылается Мухин:

1940 года, октября месяца 25 дня, мы нижеподписавшиеся сотрудник 2-го Отдела Управления НКВД СССР по делам о военнопленных ПИСЬМЕННЫЙ и Врид. Нач. Особого Отделения Старобельского лагеря НКВД, Сержант Госбезопасности ГАЙДИДЕЙ составили настоящий акт в том, что сего числа на основании распоряжения Начальника Управления НКВД СССР по делам о военнопленных, Капитана Госбезопасности тов. СОПРУНЕНКО были сожжены нижеследующие архивные дела Особого Отделения:
1. Учетные дела на военнопленных в количестве 4.031 дело, согласно прилагаемого списка. [...]

И тут встает вопрос: а какое вообще отношение имеют учетные дела Особого отделения к лагерным учетным делам? Или Мухин не знает, что Особые отделения (контрразведка) имели в лагерях значительную автономность по отношению к Управлению лагеря?

У них были свои, независимые от УРО (Учетно-регистрационный отдел, он же - 2-е отделение) учетные дела (также называемые личными делами), которые изначально основывались на копиях опросных листов, составлявшихся УРО, но которые "росли" независимо от учетных дел, хранившихся в УРО. О наличии двух видов учетных дел говорится, например, в записке Сопруненко от 24.04.1941:

Приложение: 31 учетное дело лагеря и 28 учетных дел особого отделения

В телеграмме Нехорошева Зарубину от 27.02.1940 используется несколько другая терминология:

Козельск Смоленской [области] Лагерь НКВД Зарубину, Королеву. Вышлите [с] нарочным 4—5 заполненных учетных дел УРО, такое же количество личных дел о[собого] о[тделения] Нехорошев. [HP] 25/2053.

Опросные листы, составлявшие ядро учетных дел, и дополнения к ним составлялись УРО, копии же посылались в ОО. Из инструкции НКВД СССР особым отделениям лагерей для военнопленных по оперативному учету военнопленных от 19.09.1939:

На каждого военнопленного, по прибытии в лагерь, учетно-регистрационное отделение лагеря немедленно заполняет и представляет особому отделению НКВД опросный лист с фотокарточкой [...] Особое отделение на каждого военнопленного с опросных листов заполняет две алфавитные карточки [...] и заводит учетное дело [...] Учетное дело на военнопленного заносится в журнал регистрации (приложение № 8), порядковый номер которого является номером учетного дела. В учетное дело вкладывается опросный лист.

Из докладной записки инспектора 2-го отдела УПВ НКВД СССР Д. Кабанова И. Маклярскому о ходе учетной работы в Козельском лагере от 28.11.1939:Сообщаю, что в Козельском лагере составление опросных листов на офицерский состав будет закончено 29 ноября 1939 г. (в одном экземпляре), копии опросных листов в/п будут сняты к 15 декабря с/г и переданы в особое отделение лагеря.

Из распоряжения УПВ НКВД СССР начальникам лагерей для военнопленных о заполнении дополнений к опросным листам по прилагаемой форме от 05.01.1940:

Один экземпляр заполненного дополнения к опросному листу надлежит вшить в учетное дело военнопленного. Копии дополнений к опросным листам передать в особое отделение.

Учетные дела УРО хранились, разумеется, не в особом, а во 2-м отделении. Из докладной записки Д. Кабанова И. Маклярскому об оказании практической помощи в работе по учету военнопленных в Козельском лагере:

Помещение, где размещено 2-е отделение, было не приспособлено, в дверях замков не имелось, даже где находилась картотека и учетные дела, дверь была разломана, шкафы не были приспособлены для хранения дел на военнопленных. В силу этого учетные дела были разбросаны во всех комнатах.
Немедленно было сделано — отремонтированы двери и вставлены замки, на окнах сделаны ставни и на одно окно заказали железную решетку, где находится картотека и учетные дела на военнопленных, оборудовали шкафы для хранения учетных дел.

Таким образом, уничтожение учетных дел ОО в Старобельском лагере никак не противоречит нахождению учетных дел УРО в архиве КГБ.

Следующий пункт:

107. И уж как-то неинтересно напоминать, что на этом письме из КГБ без номера составители сборника не воспроизвели факсимильное изображение подписи Шелепина и не сообщили о ее наличии.

Действительно, как-то неинтересно напоминать, что Мухин не удосужился достать факсимильное изображение документа, опубликованное в Польше еще в октябре 1992 года, а в России в январе 1993 года (Вопросы истории) на котором он и увидел бы требуемую подпись.

Мухин развил тему в Антироссйиской подлости (2003; позднее издана под несколькими другими названиями). Приведу большую цитату:

629. Справа вверху стоит штампик “Особая папка”, из чего мы должны сделать вывод, что этот “документ” хранился в ЦК КПСС. Есть подпись, похожая как две капли воды на подпись Шелепина. Но нет ни малейших намеков на то, что это письмо поступило в ЦК КПСС. На “проекте Постановления” нет ни малейшей пометки, ни малейшего намека, что Хрущев его читал, а Президиум ЦК рассматривал. Но зато справа вверху есть очень красивый четкий штамп: “Подлежит возврату. 0680. — 9 марта 1965. 6-й сектор, в ЦК КПСС Общий отдел”. А в конце страницы совершенно неясный штамп с числом “9485” и внесенными от руки записями “-59” и “20 III 65”. Из того, что записано в этих штампах, получается, что письмо от председателя КГБ СССР до первого секретаря ЦК КПСС шло 6 лет и 6 дней. Что бы это могло означать еще, нежели не признак тупой подделки?

[...]

630. Пытался ли Яблоков напрячь мозги и вдуматься в магические слова “были зарегистрированы в текущем делопроизводстве”? Это не в “текущем” делопроизводстве, это в делопроизводстве с уже совершенно высохшими мозгами зарегистрируют письмо от уже ушедшего с должности председателя КГБ Шелепина (ушел с этого поста в 1961 г.) к уже снятому с должности Хрущеву (снят с должности 14 октября 1964 г.). Любая регистрация документа является в своей сути всего лишь гарантией того, что данный документ будет передан тому, кому адресован. Ничего больше регистрация не означает. Кому должен был передать “письмо Шелепина” тот, кто поставил штампик на “письме” — конвою вокруг дачи Хрущева? Какой архив мог принять эту бумажку, если на ней нет указаний об этом тогдашних должностных лиц? Простите, но за подброс фальшивки в архив можно было получить срок не меньше, чем за воровство из архива.

631. Понимаете, по идее, 9 марта 1965 г. канцелярист, поставивший этот штампик входящего номера, обязан был бы передать это письмо по меньшей мере адресату по должности — Брежневу. Но тут моментально встал бы вопрос - почему этот канцелярист скрывал от секретарей ЦК это сверхсекретнейшее письмо 6 лет и 6 дней? Ведь на письме нет ни малейших пометок, что его кто-то в ЦК видел. За такие шутки из тюрьмы можно было не выйти. Если бы канцелярист сослался на Малина, то Малину последовали бы те же вопросы, ведь он не выборный член ЦК, он всего лишь технический работник, по должности старше, чем канцелярист, но не более того.

Раз на “письме Шелепина” есть исходящий номер (Н-632-Ш), значит, его отправил секретариат КГБ и оно попало в секретариат ЦК, следовательно, на нем обязан был быть входящий номер ЦК, и этот номер должен был иметь ту дату, которую, вероятнее всего, геббельсовские придурки и хотели проставить — 6 марта 1959 г. Отсутствие штампа входящего номера с совпадающей датой - это признак явной подделки.

632. Далее, по геббельсовской легенде, все фальшивки Катынского дела фирма “Пихоя & К°” нашла якобы в таком “секретном пакете № I”, который лично вскрывал и лично запечатывал только генеральный секретарь ЦК КПСС. Как же архивисты Малина сумели это “письмо” засунуть в этот пакет без разрешения Брежнева?

Этот идиотизм имеет, на мой взгляд, совершенно простое объяснение. Дело в том, что на самих штемпелях выполняется зеркальное отражение оттиска, т.е. читать его нужно справа налево. Если Шелепин подписал письмо 3 марта 1959 г., то когда оно должно быть получено в ЦК КПСС и зарегистрировано? Правильно, через 3-5 дней. Вот фирма “Пихоя & К°” взялась лично выставить дату на штемпеле, и в результате верчения цифр “5” и “9” у них на оттиске получился не 1959, а 1965 год, поскольку на этом типе штампа “б” и “9” абсолютно идентичны в своем рисунке. И они этого не заметили! Подтверждение этой своей мысли я нахожу в том, что это “письмо” геббельсовцы носили в Конституционный суд без второго, нижнего штампика, поскольку Рудинский дважды описывает это письмо, но о штампике 20 марта 1965 г. не упоминает. Потом, сочинив версию про Малина, геббельсовцы сфабриковали и второй штамп, чтобы уверить, что в дате “1965” нет ничего удивительного. И так далее. Подробно объяснено выше и в дальнейших комментариях не нуждается, кроме трех пунктов: 1) штамп от 20 марта еле виден даже на цветной копии, не говоря уж о ксерокопиях, на которых далеко не каждый распознает его как штамп; 2) первый закрытый пакет был, по всей видимости, сформирован именно при Брежневе, судя по помете заведующей архивом Политбюро Т. Силиной от 04.03.1970 на одном из листов протокола решений Политбюро об изъятии его в закрытый пакет по согласованию с начальником Общего отдела К. Черненко (который и должен был бы согласовать это с Брежневым); 3) на посланных в ЦК КПСС (а если более конкретно, генсеку) записках пометы о том, что информация доложена, появляться могут - но необязательно. Пример:

Записка Шелепина и Руденко о В. Сталине с проектами постановлений ЦК КПСС и Президиума ВС СССР. РГАСПИ ф. 558, оп. 11, д. 1560, лл. 60-63. Проект Росархива "Документы советской эпохи"

Мухин понятия не имеет о реальном делопроизводстве ЦК КПСС и пишет откровеннейшую безграмотную ерунду исключительно на основании своего невежества, совершенно бессовестно придумывая "факты" и давая умопомрачительные "объяснения". 633. Но это не все внешние признаки фальшивки. Дело в том, что на той “выписке из протокола”, которую геббельсовцы сегодня прячут, есть более поздний адрес: “Шелепину”. По геббельсовской легенде, Хрущев, дескать, вскрыл “пакет № 1”, увидел эти “документы” и послал эту выписку Шелепину. А тот отдал эту выписку очень секретному сотруднику, и тот подготовил текст “письма Шелепина”. То есть, мало того, что и Шелепин, бывший до этого вожак комсомола, и его “секретный” сотрудник прекрасно знали и систему управления партией, и ее историю, но они еще имели и “решение Политбюро ЦК ВКП(б)”. Как же они, глядя на этот документ, могли написать “ЦК КПСС”? Как они могли спутать решение Политбюро с постановлением пленума ЦК, поскольку слова “Постановление ЦК КПСС” имеют в виду постановление всех 130 членов ЦК, а не 10 членов Политбюро. Это “историки” фирмы “Пихоя & К°” этого не знают, это для них что Политбюро, что ЦК — все едино, это они уверены, что название “КПСС” партия имела еще при Ленине, но как реальный Шелепин мог подписать такую глупость? Про ЦК КПСС см. подробнейше выше, и, как тоже уже упомянуто, первый закрытый пакет был, по всей видимости, сформирован при Брежневе, то есть после Шелепина.

Далее Мухин повторяет аргументы о терминологии и о сожжении учетных дел, а потом упоминает допрос Шелепина:

635. На несчастье геббельсовцев был еще жив Шелепин, и теперь его полагалось допросить в связи с “его” найденным “письмом”. Как вы понимаете, в этом случае ни аудиозаписи, ни видеозаписи допроса не велось, а в протокол допроса Шелепин заставил Яблокова записать только правду. Поэтому повествуя о своих подвигах, Яблоков брешет то, на что его фантазии хватило, и в конце резюмирует:

“В целом, допрошенный в качестве свидетеля Шелепин подтвердил подлинность анализируемого письма и фактов, изложенных в нем. Он также пояснил, что лично завизировал проект постановления Президиума ЦК КПСС от 1959 г. об уничтожении документов по Катынскому делу и считает, что этот акт был исполнен”. [58] Однако этот натужный оптимизм Яблокова “в целом” как-то плохо согласовывается с фактами допроса Шелепина.

636. Как я уже писал, Шелепин потребовал показать ему подлинник письма, но ему его не дали. Зачем Шелепину нужен был подлинник, понятно: это не только увидеть в натуре свою подпись, но и узнать фамилию исполнителя письма — того, кто письмо составлял. Дело в том, что по правилам секретного делопроизводства все, кто знаком с секретным документом, должны быть известны, чтобы в случае утечки секретной информации знать, среди кого искать предателя. Поэтому на обороте секретного документа пишется фамилия исполнителя и фамилия машинистки, если письмо отпечатано. Но это можно увидеть на подлиннике письма, а не на ксерокопии. Поскольку “письмо” прокуроры не показали, то Шелепин потребовал найти этого человека. Яблоков опять вынужден был обратиться на фирму “Пихоя & К°” с рекламацией.

[...] Обратите внимание на маразм: имя исполнителя неизвестно, но доблестный Баранников выяснил, что этот неизвестный уже умер.

637. В итоге, если из глупого словесного поноса Яблокова по поводу его допроса Шелепина вычленить то, что Шелепин действительно сказал, то останется только: “О преступлении в Катыни и других местах в отношении польских граждан он знает только то, что сообщалось в газетах” [60]. Что и следовало ожидать. Таким образом, это заявление Шелепина является еще одним доказательством того, что все эти геббельсовские “документы” — фальшивки. Здесь выделяется откровенная ложь Мухина. Главное в подписанном Шелепиным протоколе допроса - это то, что он действительно подтвердил подлинность письма и свою подпись под ним. Его возражения по формулировкам касались лишь деталей, которые нерелевантны для вопроса о подлинности документа. Что касается имени исполнителя документа, то то, что оно должно появляться на самом секретном документе, а не, скажем, в отдельной регистрационной книге (откуда ее и мог узнать Баранников и его подчиненные) - не более чем фантазия Мухина. 24. “Письмо Шелепина” не могло быть сдано в 1965 г. в архив без разрешения на то Л.И. Брежнева, а на “письме” нет ни малейших пометок ни одного секретаря ЦК КПСС. (631) Еще одна ничем не подтвержденная фантазия. 28. Шелепин не подтвердил своей переписки по этому поводу и заявил, что о Катынском деле он впервые узнал из перестроечных газет. (636)Еще раз прямая ложь, поскольку Шелепин прямо подтвердил подлинность письма и свою подпись. Более того, Шелепин ничего не говорил о том, что "впервые" узнал о Катынском деле именно из "перестроечных" газет. Из контекста ясно, что речь шла лишь о знании Шелепиным деталей дела; но понятно, что информация о Катыни появлялась и в советской прессе до Шелепина - то же сообщение комиссии Бурденко, которое Шелепин безусловно прочитал в Правде уже в 1944 году.

В более поздних изданиях книги (например, Главная антироссийская подлость, 2020) Мухин добавил пару дополнительных аргументов; так, он обращает внимание на то, что Шелепин ошибочно пишет о расстрелах в лагерях, что уже было объяснено выше, и добавляет:

Настоящий Шелепин, глядя на настоящие документы, не мог написать, что Старобельский лагерь находится «близ Харькова». Ведь в настоящих документах был указан истинный адрес Старобельского лагеря, который в действительности находился не в Харьковской, а в Ворошиловградской области – почти за 250 км от Харькова!

Еще раз: Шелепину не было нужды смотреть первичные документы лагерей с адресами, он не писал научную работу о Катыни, его целью было освободить комнату в архиве от "опасных" дел. По всей видимости, один из работников архива КГБ - вероятно, Я. А. Плетнев, в 1950-е годы имевший отношение к работе по польским делам - сообщил ему краткую информацию о делах (например: узники Старобельского лагеря расстреляны харьковским УНКВД), и Шелепин, который, как уже указывалось выше, не был в курсе деталей, с ошибками воспроизвел эту информацию.

«Письмо Шелепина» написано с густым польским акцентом. Это только в понимании иностранцев: раз Советский Союз, то в нем должны быть и «советские органы власти». Внутри СССР так никто не сказал бы, поскольку слово «советский» абсолютно однозначно и определенно относилось только к законодательной ветви власти в СССР – к Верховному Совету, облсовету, райсовету. Но только назывались они не «советские органы власти», а «органы советской власти», и только так, поскольку «советский» в данном случае это не принадлежность к государству, а собственное имя специфического органа власти. (Кстати, органы советской власти к Катынскому делу никакого отношения не имели.) И названия этих органов даже рядовыми гражданами не путались, а уж работниками КГБ! Поэтому строки «письма Шелепина»: «Для Советских органов… по инициативе Советских органов власти», – режут слух своим иностранным происхождением точно так же, как и «моя твоя не понимай».

Типичный пример фантазии на голом месте. Мало того, что ничто здесь не указывает на конкретно "польский" акцент, "советские органы власти" - обычный русский язык, который адекватному носителю языка объяснять не надо. Именно поэтому эта фраза встречается в официальных советских документах, таких как протест заместителя Генерального прокурора СССР полковник юстиции Е. Варской по делу В. Г. Мороза от 08.03.1957:

По материалам дела Мороз В. Г. обвинялся в том, что будучи административно выслан из Москвы в связи с арестом его родителей, он среди молодежи детдома распространял клевету на советские органы власти и выражал сочувствие расстрелянным врагам народа (л. д. 19 обв[инительного] заключения).

Или протокол к договору между Союзом Советских Социалистических Республик и Финляндской Республикой о передаче в аренду Финляндской Республике советской части Сайменского канала и острова Малый Высоцкий, подписанному в Москве 27 сентября 1962 года:

На арендуемых территориях будут действовать советское законодательство и советские органы власти с соответствующими исключениями в той мере, однако, в какой эти исключения не будут затрагивать интересы СССР и его суверенитет.

[...]

Дела о правонарушениях, совершенных на арендуемых территориях гражданами Финляндии в отношении финляндских физических и юридических лиц или финляндскими гражданами в отношении физических и юридических лиц третьих стран, или гражданами третьих стран, или гражданами третьих стран в отношении финляндских физических и юридических лиц и не затрагивающих интересы СССР и его суверенитет, передаются советскими органами власти на рассмотрение и решение финляндских органов власти на территории Финляндии.

Это, кстати, не первый раз, когда базовое чувство языка отказывает Мухину, который, например, пишет:

Иногда видна и причина бессмысленности в документах геббельсовцев. Юристы часто пользуются в своей работе известными латинскими словосочетаниями, к которым, в частности, относится выражение corpus delicti (корпус деликти). В определенном контексте оно означает «состав преступления». И не исключено, что, когда текст этой экспертизы был еще на польском языке, дурацкая фраза «Даже до обнаружения корпуса документов НКВД…» звучала по-польски вполне разумно: «Даже до обнаружения corpus delicti в документах НКВД…» Поскольку шрифт у поляков латинский, то переводчик, скорее всего, не понял латыни и перевел на русский язык только одно слово, понятное ему – «корпус», дописав дальше предложение, как ему показалось разумным. Ничего, «эксперты» подписали.Грамотных людей, конечно, не смущает известный научный термин "корпус документов", и лишь невежды вроде Мухина пытаются обосновывать своей дремучестью самые абсурдные теории заговора.

Еще один отрицатель - Дмитрий Кропотов - в своей статье "Катынь. Признаки фальсификации 'письма Шелепина'" повторяет многие уже опровергнутые аргументы (сожжение учетных дел, термин "учетные дела", состав тройки, терминология "ЦК КПСС" и "ЦК"/"Политбюро ЦК", упоминание отрицания Шелепиным авторства документы - при лживом умолчании о том, он подтвердил подлинность документа и свою подпись).

Рассмотрим остальные аргументы.

В соответствии с содержанием документ должен иметь гриф секретности “Особая папка”, а не “Совершенно секретно”...

Огромное количество документов, которым Общий отдел ЦК присваивал свой внутренний гриф "Особая папка", изначально такого грифа не имели (а были "совершенно секретны"). Это относится и к запискам председателей КГБ, в том числе уже цитировавшимся.

В “записке Берия N794/Б” и в “решении Политбюро ЦК от 5.III.1940” предусматривается дела “находящихся в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии в количестве 11000 человек … рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания - расстрела”, однако, согласно “письму Шелепина” из числа заключенных тюрем этих областей было расстреляно менее 7305 человек В расстрельном указе Сталин наметил примерное число, которое должно было быть расстреляно. Но конкретные решения должна была принимать комиссия (тройка) с учетом всех обстоятельств, и результаты ее работы вполне могли отклоняться от намеченного примерного числа (в том числе, возможно, по более позднему согласованию с "инстанцией"), на что могли иметься вполне конкретные, неизвестные нам за неполнотой документации, резоны. Понятно, что если бы кто-то что-то фальсифицировал, никакой проблемы написать "11000" в записке Шелепина не было бы.

В “письме Шелепина” упоминается, что 7305 поляков были расстреляны в “других лагерях и тюрьмах”, тогда как последними исследованиями, причем самими поляками, установлено, что расстрелов поляков ни в каких “других” лагерях не проводилось. Подозрения по массовым расстрелам есть только к тюрьмам и трем спецлагерям – Козельскому, Старобельскому и Осташковскому.

Ответ тот же, что и прежде: Шелепин не знал деталей катынского преступления и точное описание его не было целью Шелепина.

Согласно ранее озвученным предположениям в польской версии (а также в “выписке из протокола N13”, осуждение проводилось не на основе учетных дел, а на основе справок, специально составленных руководством лагерей [2,с514] или дел (для арестованных), следовательно указанные в “письме Шелепина” сведения противоречат версии польской стороны.

При наличии учетных дел справки составлялись по учетным делам, так что для этих случаев утверждение Шелепина достаточно верно (для остальных см. выше).

Неправильно приведено наименование Специальной комиссии – после слова “расследованию” пропущено слово “обстоятельств”

Однако тривиальная ошибка такого рода, сделанная лицом, не имевшим отношения к комиссии, не является признаком подделки. В краткой справке по катынскому делу, приложенной к письму Ю. Андропова, В. Кузнецова и К. Катушева в ЦК КПСС от 30.03.1976, комиссия вообще называется один раз "Специальная Комиссия по установлению и расследованию обстоятельств расстрела польских военнопленных в Катыни", а другой - "Специальная Комиссия по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу польских военнопленных", причем оба варианта отклоняются от официального названия. На такие вещи просто не обращали внимания.

Специальная комиссия была создана не по инициативе Советских органов власти, а “Постановлением Чрезвычайной Государственной Комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков” [...] принятом по инициативе начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г.Ф.Александрова, обратившегося к кандидату в члены ПБ А.С.Щербакову [10,с429]

Тем не менее, де факто эта комиссия была создана Политбюро (решение от 13.01.1944[25]) через решение Совета народных комиссаров:

ГАРФ ф. Р-5446, оп. 1, д. 223, л. 108а.

И инициатива в "расследовании", естественно, исходила от советских, а не иностранных органов.

Тройка была, согласно версии польской стороны, создана в единственном экземпляре – но в “письме Шелепина” тройка упоминается во множественном числе.

Из трех упоминаний тройка 2 раза упоминается в единственном числе ("по решениям специальной тройки НКВД СССР", "протоколы заседаний тройки НКВД") и один раз во множественном ("приведении в исполнение решений троек"). Учитывая все вышеизложенное (Шелепин не писал историю катынского преступления, а имел чисто практическую цель), такая незначительная небрежность не является признаком подделки.

Совершенно нехарактерная для Шелепина (да и для любого другого Председателя КГБ СССР) расшифровка КГБ как “Комитета Государственной Безопасности” с использованием написания всех слов с прописной буквы. В тех редких случаях, когда подпись шла без сокращения наименования (“Комитет госбезопасности”) [1,с492,493,614], а полностью – практически не использовалось написание всех слов с прописной буквы. Сравните с документами [8, с237, c251, с254]

[...]

Совершенно нехарактерное наименование КГБ как Комитета Государственной Безопасности – все три слова с большой буквы. В тех редких случаях, когда в записках и постановлениях ЦК КГБ расшифровывался полностью [8,c116] (обычно КГБ расшифровывалось неполностью – Комитет госбезопасности [8,с115] ) никогда слова “государственной” и “безопасности” не писались с большой буквы. Тем более странно, что в начале “письма Шелепина” расшифровка КГБ приведена именно так – т.е. без больших букв.

Аргумент апеллирует к статистике, но тем самым опровергает сам себя: если и сравнивать аспекты записки Шелепина, зависящие от исполнителя записки, то только с другими рукописными записками, потому что если записку не печатала одна из обычных секретарш Шелепина, а писал какой-то другой сотрудник, то нельзя и требовать стилистического совпадения с напечатанными этими секретаршами записками.

Катынский отрицатель Владислав Швед в книге Катынь. Современная история вопроса (2017) пытается поставить под сомнение подлинность записки и ее содержание даже в том случае, если она подлинная:

Прежде всего, она фактически дезинформировала главу Советского государства Хрущева о действительной ситуации с Катынским делом. Так, в записке утверждается, что выводы комиссии Н.Н.Бурденко, согласно которым «все ликвидированные там поляки считались уничтоженными немецкими оккупантами… прочно укрепились в международном общественном мнении. Исходя из вышеизложенного представляется целесообразным уничтожить все учетные дела на лиц, расстрелянных в 1940 году по названной выше операции».
Это утверждение ложно. И об этом хорошо было известно Хрущеву. Все послевоенные годы Катынское дело на Западе упорно разворачивалось в антисоветском направлении. Ситуация с Катынью с начала 1950-х годов являлась важным элементом идеологической войны Запада против СССР. Информация о различных аспектах Катынского дела регулярно вбрасывалась в западные средства массовой информации. Были изданы десятки книг, обвиняющие СССР в расстреле польских офицеров. В Польше катынская тема оставалась предметом ожесточенных споров все послевоенные годы.Для разъяснения этого вопроса обратимся к статье "Катынский расстрел" в Большой советской энциклопедии[26]:

Из статьи становится ясно, почему именно Шелепин написал, что "выводы комиссии прочно укрепились в международном общественном мнении". В рамках официальной катынской риторики 1950-х годов, отраженной в БСЭ, существовали буржуазные реакционеры, пытающиеся фальсифицировать историю, чаще всего - США; и помимо того существовала некая "международная общественность", под которой, вероятно, понимались все "прогрессивные силы", страны соцлагеря и им сочувствующие. Именно у этой "международной общественности" якобы не было сомнений, что Катынь - дело рук немцев. Утверждение Шелепина полностью вписывается в рамки этой официальной риторики[27].

Швед повторяет аргумент о фактических неточностях записки Шелепина, разобранный выше, и задает вопрос:

Можно ли считать, что автор записки обладал объективной информацией о Катынском деле? Являются ли сведения, содержащиеся в записке Шелепина о количестве расстрелянных поляков, достоверными и точными? Можно ли считать записку Шелепина надежным историческим документом?Автор не обладал прямой информацией о деталях расстрела и предшествующих ему событий, поэтому информацию об этом надо черпать из других источников; но автор имел доступ к постановлению Политбюро от 05.03.1940 о расстреле, к более чем 21000 польских дел, к протоколам комиссии (тройки) и к актам о приведении приговоров в исполнение, и таким образом знал, что речь шла о массовой расстрельной операции. Поскольку автор не писал научную работу о катынском деле, а руководстовался сугубо практическими целями (освобождение помещения от "опасных" дел), не исключено, что, не вникая в детали, он привел в записке цифру 21857 человек не по числу приведенных в исполнение приговоров, а по числу изначальных приговоров тройки (которое для тех же лагерей чуть выше числа реальных расстрелов, например потому, что часть приговоренных умерла до отправки; в единичных случаях судьбы приговоренных менялись в самый последний момент, как это было с М. Роммом и С. Свяневичем). Таким образом, хотя записка Шелепина не дает абсолютно точный (то есть с точностью до человека) ответ на вопрос о числе жертв, но, учитывая, что исключения, как показывают другие документы, были чрезвычайно редки, порядок числа жертв остается тем же.

О мнимой «ценности» показаний Шелепина свидетельствует следующий факт. Во время допроса Шелепин рассказал следователю ГВП Яблокову совершенно невероятную историю о порядке получения из Архива ЦК КПСС выписки из протокола заседания Политбюро ЦК ВКП(б) с решением от 5 марта 1940 года. Якобы эту выписку ему принес какой-то сотрудник аппарата КГБ?! Этого не могло быть ни при каких обстоятельствах!Выписка из протокола ПБ была в 1959 году направлена прямо Шелепину, соответственно заявление о том, что ее принес какой-то сотрудник аппарата - не более, чем попытка дистанцироваться от катынского дела. Тем ценнее признание Шелепиным подлинности записки. Известно, что в сейфах у некоторых зав. отделами ЦК КПСС годами хранились секретные документы, которые регистрировались только при передаче ими дел. Помимо Владимира Никифоровича Малина, такой практикой грешил, по воспоминаниям бывших сотрудников ЦК КПСС, заведующий Отделом оборонной промышленности Иван Александрович Сербин. Как правило, это были важные сверхсекретные документы, по которым, в силу различные причин, так и НЕ БЫЛИ ПРИНЯТЫ РЕШЕНИЯ Президиума или Политбюро ЦК КПСС. Судьба документов, по которым отсутствовало положительное решение, не имела продолжения и их можно было без опаски хранить в сейфе.

Другое дело записка Шелепина, по которой, как утверждается, Хрущевым было принято устное положительное решение. В таком случае история документа приобретала продолжение и его регистрация становилась необходимой. Но его так и не зарегистрировали. Все становится логичным, если предположить, что положительное решение по записке Шелепина не было принято. Если по записке Шелепина Хрущевым было принято именно неформальное устное решение, как раз это необязательно привело бы к немедленной регистрации документа.

Рассмотрим еще книгу катынского отрицателя Анатолия Терещенко Переписчики истории. Мифы о Катыни (2020):

Первым делом Шелепин якобы заводит «Особую папку» «О причастности КПСС (уже один этот прокол говорит о факте грубейшей фальсификации — до 1952 года КПСС именовалась ВКП (6). -Авт.)...К сожалению, как показано выше, этот аргумент уже свидетельствует о полной некомпетентности автора. Пройдет несколько десятилетий и новые либеральные власти России в лице Макарова и Шахрая при разбирательстве «дела КПСС» в Конституционном Суде РФ предъявят товарищу Шелепину ксерокопию якобы его письма Хрущеву. Он наотрез откажется от этого документа и заявит, что копия снята с непонятно какого оригинала и тут же потребует подлинник письма. Ему в этой любезности нелюбезно откажут сторонники Ельцина.Поскольку Шелепин признал подлинность документа и своей подписи под ним, здесь мы имеем, как и в случае с Мухиным, пример беспардонной лжи. Ставки в политической борьбе за власть в те годы были предельно высоки. Поэтому, как писали В. Швед и С. Стрыгин в «Тайнах Катыни», «убойному» компромату на «сталинистов» Хрущев придавал особое значение.Утверждения о какой-либо причастности Хрущева к фальсификации катынских документов никогда не сделает человек, мало-мальски компетентный в истории. Дело в том, что в этих документах упоминается расстрел узников тюрем западной Украины. Первым секретарем украинской компартии был в 1940 никто иной как сам Хрущев и этот факт автоматически бросал бы на него тень. Таким образом, если бы Хрущеву взбрело в голову немыслимое - сваливать катынское преступление на советскую сторону путем подделки документов - никогда в этих документах не стал бы упоминаться расстрел узников тюрем в УССР.

Еще двое катынских фальсификаторов - Елена Прудникова и Иван Чигирин в книге Катынь. Ложь ставшая историей (2011) пишут:

Ну, это вообще чудо, ибо она… РУКОПИСНАЯ!!! Да, именно так — 3 марта 1959 года председатель КГБ Александр Шелепин от руки написал Хрущёву письмо, которое, тем не менее, имеет входящий номер 632-щ и гриф «совершенно секретно». При этом зарегистрирована она была один-единственный раз, при передаче в Особую папку, 9 марта 1965 года.

Из удивления авторов рукописностью записки и очевидно ложной посылки, что Шелепин в таком случае должен был писать ее сам, уже следует, что авторы просто не знакомы с историческими документами эпохи, о которой они пытаются писать.

Далее авторы делают интересное признание, идущее вразрез с утверждениями других отрицателей:

Казалось бы, уж эта-то бумага — фальшивка на сто процентов. Однако не будем спешить. Слишком она необычна — а подложные документы всё-таки стараются хоть как-то подогнать под подлинные, пусть и наделав при этом кучу ошибок.
Рассмотрим её повнимательнее…
[...] Если подходить к делу стилистически, то из всего «пакета № 1» «записка Шелепина» — единственный документ, который мог быть составлен в том ведомстве, коему он приписывается. По крайней мере, первые три абзаца похожи по стилю на документы госбезопасности сталинских времён, а с тех пор стилистика вряд ли успела сильно измениться. Правда, средние два абзаца выделяются какой-то неуклюжестью изложения, но два последних опять похожи на ведомственные. Так что по стилю явных и откровенных ляпов здесь нет.

Впрочем, следом за этим излагается гипотеза о фальшивке Хрущева, уже опровергнутая выше. Отрицатели по большей части просто бесконечно повторяют одни и те же очевидно ложные утверждения. Не избежал этого и некий пользователь Живого Журнала в своей заметке "Сканы документов, опровергающих катынскую фальшивку", повторив "аргументы" и про КПСС, и про штампы, и про якобы ликвидацию всех троек. Впрочем, заметка эта пополнила арсенал отрицателей еще двумя лингвистическими "зацепками" - якобы, всякого рода описки, орфографические и пунктуационные огрехи в записке доказывают ее фальшивость (вывод, очевидно, никак логически не следует из посылки) и, якобы, фраза "для исполнения могущих быть запросов" имеет "польский акцент" (почему акцент, а тем более польский - не объясняется, как не объясняется и присутствие этой конструкции в других советских документах: "когда начали просить настойчиво, то, во избежание могущих быть столкновений, они были отпущены", "во избежание могущих быть нежелательных явлений ОГПУ было вынуждено дать распоряжение", "майор Зверев во избежание могущих быть эксцессов среди враждующих групп заключенных [...] начальник строительства тов. Логинов во избежание могущих быть беспорядков в лаготделении согласился с требованием"[28] и т. п.).

5. Выводы.

Подлинность записки Шелепина подтверждается, среди прочего, признанием самого Шелепина, справкой-заместителем из ЦА ФСБ, документами из ЦА ФСБ, подтверждающими существование польских дел 1940 года (которые и предлагал уничтожить Шелепин), совпадением дефекта на регистрационном штампе с таковым на записке Семичастного и соответствием нетривиальных делопроизводственных атрибутов записки другим документам этого временного периода. Аргументы катынских отрицателей основываются на непонимании реальной практики делопроизводства высших органов власти, обстоятельств и цели создания записки, на неверных представлениях о языке советских документов и, в целом, на агрессивном историческом невежестве и бурной фантазии.

---

[1] И. Яжборовская, А. Яблоков, B. Парсаданова, Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях, 2001, гл. 6: «Чтобы не столкнуться с отказом от дачи показаний, я решил договариваться о допросе не по телефону, а при личной встрече, и 9 декабря 1992 г. в 16 часов прибыл на квартиру Шелепина на улице Алексея Толстого, ныне опять Спиридоновке. Естественно, дом был элитный, оригинальной, нестандартной архитектуры. Шелепин проживал в этом доме в небольшой квартире на третьем этаже вместе с семьей своей дочери. После выяснения цели моего визита Шелепин заявил, что ничего не знает, не помнит и, кроме того, плохо себя чувствует. Поэтому дать показаний не сможет. Пришлось сделать заявление, что уклонение от дачи показаний может серьезно сказаться на полноте следствия. На вопрос Шелепина о том, какие конкретно вопросы меня интересуют и в каком порядке будут оформляться следственные действия, я объяснил, что планирую провести его допрос в качестве свидетеля с применением видеозаписи и предъявлением для дачи пояснений его письма Хрущеву. Шелепин заявил, что он категорически против применения видеозаписи и звукозаписи, что он был всего три месяца в должности, когда ему подсунули эти документы, что он подписал их, практически не вникая в суть этого вопроса, и поэтому ничего не помнит. По поводу письма он заявил, что подписал его в 1959 г., а на нем почему-то штамп ЦК КПСС 1965 г. Уцепившись за эту тему, я предложил ему дать пояснения хотя бы по поводу этого письма.
Шелепин ответил, что он даст согласие на это только при условии, если я выясню, кто готовил ему это письмо и почему оно зарегистрировано в 1965 году, если узнаю, не сохранилось ли его копии в Министерстве безопасности России (в то время так назывался КГБ) с указанием исполнителя документа, и предъявлю ему копию или подлинник письма. Он пожелал, чтобы в допросе участвовал сменивший его на посту председателя КГБ СССР В.Е. Семичастный, который проживает в том же доме. Понимая, что в случае непринятия выдвинутых условий Шелепин может уклониться от допроса под предлогом болезни, слабой памяти или любым иным способом, я был вынужден согласиться.
Готовясь к допросу Шелепина и выполняя его предварительные условия, я 10 декабря 1992 г. переговорил по телефону с директором Архива Президента РФ Коротковым. Он сказал, что подлинники документов ни при каких условиях выдаче из архива в Кремле не подлежат. Все документы в архиве, и в том числе письмо Шелепина Хрущеву, хранятся в единственном экземпляре. Копии этого документа, где были бы визы исполнителей, в архиве не имеется, и существует ли вообще такая копия, он не знает. На письме Шелепина Хрущеву действительно стоит штамп ЦК КПСС от 9 марта 1965 г., но в чем причина длительного временного разрыва между датой изготовления документа и его регистрацией в ЦК КПСС, он не знает. Каких-либо других документов, разъясняющих эту ситуацию, в архиве нет.
В тот же день я по предложению Короткова связался по телефону с его заместителем А.С. Степановым, который пояснил, что в практике КГБ в 50—60-х и последующих годов существовал порядок изготовления особо важных документов в единственном экземпляре, рукописным способом и особо доверенными людьми. О том, что письмо исполнено таким образом, свидетельствует каллиграфический почерк, который явно не соответствует почерку Шелепина. Каждая буква текста выполнена отдельно и с особым старанием. На документе не проставлен ни номер экземпляра, ни их количество. Документ длительное время, с 3 марта 1959 г., не регистрировался, очевидно потому, что находился в сейфе у заведующего общего отдела ЦК КПСС Малина. Такое положение имело место с многими другими документами аналогичного значения. В 1965 г. Малин уходил с этой должности и поэтому 9 марта 1965 г. под номером 0680 документы были зарегистрированы в текущем делопроизводстве ЦК КПСС, а 20 марта 1965 г. под номером 9485 переданы в Архив ЦК КПСС.
11 декабря 1992 г. я по телефону переговорил с начальником Центрального архива МБ РФ А.А. Зюбченко, которому также задал вопросы, поставленные Шелепиным. Зюбченко ответил, что по всем признакам письмо Шелепина Хрущеву составлено в единственном экземпляре. Это письмо готовил неизвестный ему сотрудник КГБ СССР из группы особо доверенных сотрудников секретариата председателя КГБ, которых знал только строго ограниченный круг высших должностных лиц КГБ. Он предложил для выяснения, кто именно составил это письмо, обратиться к министру безопасности РФ с письменной просьбой поручить провести опрос среди бывших сотрудников секретариата председателя КГБ. На наш запрос министру В.П. Баранникову поступил ответ, что этот сотрудник уже умер и опросить его не представляется возможным.
11 декабря 1992 г. с 11 часов 50 минут до 14 часов 50 минут на квартире Шелепина проводился его допрос с участием В.Е. Семичастного, который повторял и разъяснял плохо слышащему Шелепину мои вопросы и помогал сформулировать ответы на них. По сравнению с высоким, крепким, самоуверенным Семичастным, ощущение властности и силы которого усиливалось всей его внешностью — крепким телосложением и крупной головой с резкими, тяжелыми чертами лица, Шелепин очень проигрывал. Ниже среднего роста, с мелкими чертами лица, Шелепин имел вид обычного пожилого русского человека. Прежде чем давать ответы на мои вопросы, он обстоятельно советовался с Семичастным. После ознакомления с ксерокопиями документов "особой папки", протоколом осмотра этих документов и подготовленными мною справками о беседах с Коротковым, Степановым и Зюбченко, отвечая на подготовленные вопросы, Шелепин дал показания, которые были записаны практически дословно. В ходе воспроизведения записанного Шелепин и Семичастный заявили, что в таком виде показания в протоколе оставлять нельзя, поскольку "председатель в этом случае выглядит не на высоте". Мне же якобы все было рассказано не для записи, а чтобы я с их слов лучше понял ситуацию того времени.
В частности, Шелепина не устроило, что было записано (как он в действительности и рассказывал), что после доклада кого-то из его подчиненных (скорее всего из архивного подразделения) о том, что целая комната в архиве постоянно занята ненужными для работы совершенно секретными документами, и предложения запросить в ЦК КПСС разрешение на их уничтожение, он дал на это согласие, не зная, о какой проблеме шла речь. Через некоторое время тот же исполнитель принес ему выписку из решения Политбюро и письмо от его имени Хрущеву. К этому времени он был в должности всего три месяца, а до того не соприкасался с деятельностью КГБ. По его словам, при назначении на этот пост он несколько раз отказывался и подчинился приказу о назначении председателем комитета только в порядке партийной дисциплины. В первые месяцы, не чувствуя себя профессионалом в этой области, он во всем доверялся тому, что готовили подчиненные, и поэтому подписал, не вникая в существо вопроса, письмо Хрущеву и проект постановления Президиума (так в то время именовалось Политбюро) ЦК КПСС.
О преступлении в Катыни и других местах в отношении польских граждан он знает только то, что сообщалось в газетах.
Был ли принят предложенный проект совершенно секретного постановления о ликвидации всех дел, кроме протоколов заседаний «тройки» НКВД СССР?
Шелепин и Семичастный пояснили, что отсутствие резолюции Хрущева на письме Шелепина объясняется существованием в то время практики дачи устных санкций на тот или иной запрос исполнителей. Такая санкция могла поступить как от самого Хрущева, так и от руководителя его аппарата. В этом случае на втором экземпляре документа исполнитель делал соответствующую отметку. Это письмо Шелепина Хрущеву исполнялось в единственном экземпляре, и поэтому на нем не оказалось никаких отметок, так как оно осталось в ЦК КПСС. Поэтому, видимо, и не потребовалось (не было оформлено) решение Президиума ЦК КПСС.
Вместо протоколирования этих пояснений Шелепин и Семичастный предложили записать, что причина отсутствия визы Хрущева на письме Шелепина и проекте постановления Президиума ЦК КПСС им не известна. Я был вынужден переписать протокол заново в соответствии с предложениями Шелепина и Семичастного, и только тогда он был подписан.
После окончания допроса Шелепин и Семичастный поинтересовались у меня, планируется ли допрос бывшего председателя КГБ И.А. Серова. Они рассказали, что Серов и Хрущев очень тесно сотрудничали на Украине, в том числе в 1939—1940 гг. За Серовым прочно укрепилась слава "палача" и правой руки Хрущева (их объединяли и родственные связи: они были свояками). Со слов Семичастного, Серов был замешан в расстрелах во Львове и Харькове. Проверить эту информацию у него самого не представилось возможным, поскольку Серов часто и тяжело болел и через несколько месяцев скончался. При всем этом было очевидно личное неприязненное отношение Шелепина и Семичастного как к Серову, так и к Хрущеву, которое и развязывало их языки.
У меня сложилось впечатление, что оба старика находились в состоянии какого-то беспокойства по поводу происходящего в стране и тревожного ожидания того, что они снова станут объектами пристального общественного внимания. В ходе допроса по их настоянию делались перерывы для просмотра всех информационных новостей по всем телевизионным каналам, которые они жадно впитывали в обстановке полной тишины и напряженного внимания.
В целом, допрошенный в качестве свидетеля Шелепин подтвердил подлинность анализируемого письма и фактов, изложенных в нем. Он также пояснил, что лично завизировал проект постановления Президиума ЦК КПСС от 1959 г. об уничтожении документов по Катынскому делу и считает, что этот акт был исполнен.
Выяснение проблемы продолжалось. Из показаний бывшего заведующего канцелярией Президиума ЦК КПСС Д.Н. Суханова следовало, что особенно широкое распространение практика решения многих государственных вопросов по телефону, без визирования документов, получила при Н.С. Хрущеве. По его мнению, тот факт, что письмо Шелепина Хрущеву от 3 марта 1959 г. и проект постановления Президиума ЦК КПСС, завизированный Шелепиным, оказались на хранении в "особой папке" Политбюро ЦК КПСС, свидетельствует об исполнении этих документов».

[2] Е. Прудникова, И. Чигирин, 2011, Катынь. Ложь, ставшая историей, с. 518. См. также изначальный текст с изложением информации Харазова - бывшего второго секретаря ЦК Компартии Литвы.

[3] ЦА ФСБ ф. 5-ос, оп. 6, д. 8, л. 85; документ предоставлен Н. В. Петровым.

[4] Согласно информации Н. В. Петрова, этот документ находится в том же деле, что и справка-заместитель записки Шелепина.

[5] РГАСПИ ф. 558, оп. 11, д. 1560, лл. 113, 113об. Проект Росархива "Документы советской эпохи".

[6] См. например Zeszyty Katyńskie, 1994, № 4, Listy katyńskiej ciąg dalszy. Straceni na Ukrainie.

[7] РГАСПИ ф. 558, оп. 11, д. 1559, 1560.

[8] С. Филиппов, Территориальные руководители ВКП(б) в 1934-1939 гг. Справочник, 2016, с. 382.

[9] Примечание: номера входящей документации 6-го сектора, видимо, обычно сбрасывались в районе 10000, хотя есть и несколько примеров с номерами чуть выше 10000.

[10] В качестве примера приведем объяснение А. Гурьянова об узниках Осташковского лагеря (Убиты в Калинине, захоронены в Медном, том 1, 2019, с. 47-48): Таким образом, поименно известны 6287 расстрелянных военнопленных из Осташковского лагеря.

Можно ли считать список 6287 казненных в Калинине польских пленников исчерпывающим?

В записке Шелепина Хрущеву от 3 марта 1959 г. указано бoльшее число расстрелянных – 6311 военнопленных Осташковского лагеря, близкое к числу 6314 человек, значащихся во всех 65 «осташковских» списках-предписаниях об отправке военнопленных в УНКВД по Калининской области. Можно предположить, что численные данные в записке Шелепина основаны на постановлениях «тройки», назначенной решением Политбюро от 5 марта 1940 г. Списки-предписания об отправке военнопленных из лагеря в областное УНКВД на самом деле представляют собой списки тех, кому «тройка» формально вынесла постановление о расстреле. Однако мы уже знаем, что 28 человек, внесенных в «осташковские» списки-предписания (а значит, формально приговоренных «тройкой» к ВМН – расстрелу), в действительности в Калинине по разным причинам расстреляны не были. Поэтому представляется, что указанное в записке Шелепина число 6311 расстрелянных военнопленных Осташковского лагеря немного превышает полное число фактически казненных

Таким образом, число реально расстрелянных на несколько десятков человек меньше, чем указано в записке.

[11] В. Наумов и др., Георгий Жуков, 2001; с. 22, 23.

[12] Л. Решин и др.; 1941 год, кн. 1, 1998; с. 593.

[13] А. Артизов, О. Наумов, Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) - ВКП(б), ВЧК - ОГПУ - НКВД о культурной политике. 1917-1953, 1999, с. 556.

[14] А. Артизов и др., Реабилитация: как это было. Март 1953 - февраль 1956 гг., 2000, с. 15.

[15] Там же, с. 18.

[16] Там же, с. 74-75.

[17] Там же, с. 197-201.

[18] Там же, с. 220.

[19] Там же, с. 252-253.

[20] Там же, с. 303.

[21] А. Артизов и др., Реабилитация: как это было. Февраль 1956 - начало 80-х годов, 2003, с. 334-335.

[22] Там же, с. 336.

[23] Там же, с. 337.

[24] Там же, с. 339-340.

[25] Политбюро ЦК РКП(б) - ВКП(б): повестки дня заседаний 1919-1952, 2000, том 3, с. 332.

[26] БСЭ, 2-е издание, том 20 (подписан к печати 04.06.1953), с. 390.

[27] В статье БСЭ ложно утверждается, что Нюрнбергский трибунал признал нацистов ответственными за катынский расстрел. Стоит отметить, что ложные утверждения о катынском деле на Нюрнбергском процессе встречаются и во вполне официальных документах высокого уровня. Например, в 1971 году советским послам в Лондоне и Варшаве было указано передать МИД Англии следующую информацию: Английской стороне хорошо известно, что виновность гитлеровцев за это преступление неопровержимо доказана авторитетной Специальной комиссией, которая провела на месте расследование этого преступления тотчас же после изгнания из района Смоленска немецких оккупантов. В 1945-46 г.г. Международный военный трибунал в Нюрнберге признал главных немецких военных преступников виновными в проведении политики истребления польского народа и, в частности, в расстреле польских военнопленных в Катынском лесу.

Это же утверждение встречается и во внутренней краткой справке по катынскому делу, приложенной к письму Ю. Андропова, В. Кузнецова и К. Катушева в ЦК КПСС от 30.03.1976:

Выводы Специальной Комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу польских военнопленных нашли свое отражение в соответствующих материалах Международного военного трибунала в Нюрнберге, который признал виновными фашистских главарей в этом преступлении.

На самом деле, во время процесса, где и обвинение, и защита смогли предъявить по три свидетеля, катынский вопрос стал одним из самых спорных и громких пунктов, но ясность в него не была внесена и катынское преступление не упоминалось в приговоре трибунала (и, таким образом, трибунал не признал немецкую сторону виновной в катынском преступлении), возможно, потому, что советские доказательства не убедили большинство судей. Американский судья Ф. Биддл в своих мемуарах писал (In Brief Authority, 1962, p. 417): "Доказательства перед нами были неясными и, как я сказал, не относились ни к одному из обвиняемых. Любые упоминания Катынского леса были опущены при обсуждении приговора". Далее судья Ф. Биддл пишет, что считает советскую вину доказанной комитетом Мэддена. Американский обвинитель Р. Джексон перед комитетом Мэддена (The Katyn Forest Massacre: Hearings before the Select Committee to Conduct an Investigation of the Facts, Evidence and Circumstances of the Katyn Forest Massacre, 1952, vol. 7, pp. 1945, 1951): "Вина в преступлении в Катынскому лесу не была установлена Нюрнбергским трибуналом..."; "Трибунал не признал немецких подзащитных виновными в катынской резне. Но и не оправдывал их прямо, поскольку приговор не упоминал Катынь".

[28] Доклад уполномоченного Уфимской губчека и губкома РКП(б) И. А. Тучкова о крестьянском восстании в Мензелинском уезде, не ранее 20.03.1920, Крестьянское движение в Поволжье. 1919—1922 гг.: Документы и материалы, 2002, с. 478; служебная записка зам. председателя ОГПУ С. А. Мессинга в Наркомторг РСФСР о чрезвычайном положении с обеспечением семей, высланных на Север, 07.03.1930, Советская деревня глазами ВЧК—ОГПУ—НКВД. 1918—1939. Документы и материалы, 2003, т. 3, кн. 1, с. 237; письмо Генерального прокурора СССР Г. Н. Сафонова министру внутренних дел СССР С. Н. Круглову о привлечении к ответственности заместителя начальника Ахтубинского ИТЛ И. Г. Воробьева, 13.11.1952, Заключенные на стройках коммунизма. ГУЛАГ и объекты энергетики в СССР. Собрание документов и фотографий, 2008, с. 384.