Введение
Фальсификаторы истории, отрицающие доказанный факт убийства военнопленных, исчезнувших весной 1940 года из Осташковского, Козельского и Старобельского лагерей, зачастую прибегают к абсурдным и крючкотворным аргументам вроде этого:
Немцы в 43-м году "доказали" дату расстрела поляков по газетам, письмам и документам с датами до весны 1940-го. В катынских могилах было много документов, и все с "правильными" датами.
Проигнорируем тот факт, что "айнзацкоманды" к катынскому расстрелу непричастны (и не упоминались в качестве исполнителей в сообщении комиссии Бурденко) и оценим всю абсурдность этого аргумента. В некоем уставе что-то запрещено, и следовательно этого не было. Ну а вот в Уголовном кодексе "Рейха" были запрещены убийства. И что?
А теперь открываем "Устав службы конвойных войск НКВД" от 1939 г. (УСКВ-39)
И в статьях 6, 7 и 270 читаем: 6. Конвойной службой называется сопровождение под охраной лиц, взятых под стражу.
Жесть. Немецкие айнзацкоманды не соблюдали советских уставов. И расстреляли поляков осенью 1941 года.
7. Все лица, принятые войсками под конвоирование, называются заключенными. [..]
270. Конвой не разрешает заключенным иметь при себе:
1) режущие, пилящие, колющие и другие предметы , которые могут быть использованы для побега;
2) спиртные напитки, одеколон, наркотические средства, нюхательный табак, соль [...]
3) медикаменты без разрешения врача [...]
4) ДОКУМЕНТЫ, за исключением копии приговора суда и квитанции тюрьмы на сданные ценности [...]
5) ДЕНЬГИ свыше 2 рублей на каждый день пути следования;
6) чемоданы, корзины, сундуки и т.п., имеющие МЕТАЛЛИЧЕСКИЕ части;
7) печатные издания (книги, журналы, ГАЗЕТЫ, топографические карты ...), различные рукописи, ПИСЬМА, игральные карты и письменные принадлежности;
8) [...] МЕТАЛЛИЧЕСКИЕ и стеклянные предметы.
Для историка приоритет иметь должны факты, гипотезы же и реконструкции могут иметь место лишь в случае лакун. Вынесем за скобки тот факт, что, несмотря на раскопки в Катынском лесу именно в рамках немецкой пропагандистской кампании, представители Технической комиссии Польского Красного Креста могли убедиться, что документы находятся именно на телах, а не подбрасываются, научно-фантастическая же гипотеза комиссии Бурденко о какой-то предварительной массовой эксгумации для изъятия лишних документов и подбрасывания новых, была опровергнута экспертом самой же этой комиссии. (Не говоря уже о том, что этой комиссией найдены на телах доказанные фальшивки, что сводит ценность большинства заявлений комиссию практически к нулю.)
Достаточно того факта, что письма, газеты и прочие "запрещенные" предметы обнаружены не только в Катынском лесу, но во всех трех местах захоронений военнопленных, то есть еще и в Пятихатках, и под Медным. И к раскопкам этих двух последних мест погребения немцы не имели никакого отношения - но датируются захоронения по тем же документам (эфемерам) точно так же весной 1940 г.
То есть объективным фактом является и конвоирование военнопленных именно советскими конвойными войсками, и нахождение при них во время конвоирования вещей, запрещенных УСКВ-39. Все остальное относится к области гипотез. На этой основе можно лишь рассуждать о причинах нахождения этих вещей у конвоируемых, на сам факт конвоирования и расстрела весной 1940 г. это никак не влияет.
Типологически этот аргумент аналогичен опровергнутому аргументу фальсификаторов истории от наличия личных вещей в захоронениях жертв НКВД в Куропатах.
Теоретически эту заметку можно было бы на этом месте и завершить - аргумент от УСКВ-39 не работает в принципе.
Но мы, конечно, продолжим и объясним, почему именно нельзя ожидать соблюдения УСКВ-39 в случае конвоирования польских военнопленных из трех лагерей.
Сначала будет показано, что значительные, а иногда и фундаментальные отклонения от УСКВ-39 в случае массовых перевозок групп людей, не бывших уголовниками, официально задокументированы (что само по себе означает, что аргумент от УСКВ-39 изначально ложен - не был этот устав каким-то абсолютом и отклонения от него не доказывают какие-либо фальсификации).
Затем будет показано, как в реальности проходили обыски во время конкретной рассматриваемой операции по перевозке военнопленных из трех лагерей (спойлер: в основном не по УСКВ-39).
Официальные отклонения от УСКВ-39.
Итак, по Уставу "заключенным" - то есть любым конвоируемым, независимо от их статуса ("все лица, принятыми войсками под конвоирование, называются заключенными") запрещалось перевозить следующее:
270. Конвой не разрешает заключенным иметь при себе:
1) режущие, пилящие, колющие и другие предметы, которые могут быть использованы для подготовки побега;
2) спиртные напитки, одеколон, наркотические средства, нюхательный и мелкий рассыпной табак, соль и зубной порошок;
3) медикаменты без разрешения врача тюрьмы или эшелона;
4) документы, за исключением копии приговора суда и квитанции тюрьмы на сданные деньги, вещи и ценности;
5) деньги свыше 2 рублей на каждый день пути следования;
6) чемоданы, корзины, сундуки и т.п., имеющие металлические части;
7) печатные издания (книги, журналы, газеты, географические и топографические карты, ноты и т.п.), различные рукописи, письма, игральные карты и письменные принадлежности;
8) при следовании в товарном вагоне – металлические и стеклянные предметы.
274. Конвой разрешает заключенным иметь при себе:
1) носильное верхнее платье, обувь, головной убор;
2) белье, постельные принадлежности, полотенца, носки (портянки), предметы туалета (мыло, зубную щетку, зубную пасту, сапожную и одежную щетку, пенсне или очки);
3) продукты питания, папиросы, табак, спички;
4) протезы.
Примечания. 1) Женщинам кроме того разрешается иметь при себе пудру, марлю, вату. 2) Общий вес вещей не должен превышать при эшелонном конвоировании 30 кг, в остальных случаях 20 кг
Обыскиваться должны были все, кроме душевнобольных (п. 233):
251. Во всех случаях приема заключенных конвоем производится личный осмотр принимаемых и обыск их вещей, как собственных, так и выданных тюрьмой, с целью обнаружения и изъятия всех предметов, могущих быть использованными при организации побега и нападении на конвой.
252. Осмотр и обыск вещей производится красноармейцами из состава конвоя
При этом должны были соблюдаться строгие правила:
255. Конвоиры, производящие обыск, должны быть одеты в халаты. По окончании обыска халаты снимаются и руки моются дезинфекционным раствором. [...]
258. При обыске заключенный снимает верхнее платье, обувь и белье [...] При личном обыске заключенного осматриваются: межпальцевые промежутки рук и ног, подошвы стоп [...] ротовая полость (с поворотом языка вверх, вправо и влево), полость носа, задний проход [...]
264. Обнаруженные при обыске ценности и деньги в присутствии заключенного сдаются администрации тюрьмы, которая обязана немедленно выдать ему квитанцию.
И т. п.
Итак, шах и мат? Как бы не так.
Устав не был абсолютен. При массовых перемещениях людей - депортациях спецпереселенцев, ссылке семей польских военнопленных и т. п. - невозможно было в полной мере применить правила, заточенные под уголовников. Для таких акций существовали свои собственные инструкции, корректирующие УСКВ-39 по многим пунктам.
"Инструкция начальникам эшелонов по сопровождению заключенных из Прибалтики":
4. Отправка заключенных к месту назначения производится эшелонами в составе, оборудованных по летнему для людских перевозок, в том числе для конвоя – один оборудованный санизолятор и один вагон-ларек.
В каждый вагон с отметкой "Б" помещается 30 чел. взрослых и детей с их имуществом.
Главы семей по отметке НКВД–НКГБ помещаются в отдельном вагоне с отметкой "А" и следуют отдельным эшелоном.
Для громоздких вещей на каждый эшелон выделяется по 2 товарных вагона.
5. Заключенным разрешается брать с собой следующее имущество и мелкий хозяйственный инвентарь: 1) одежда, 2) белье, 3) обувь, 4) постельная принадлежность, 5) посуда столовая (ложки, ножи, вилки), чайная и кухонная, ведра, 6) продовольствие, 7) мелкий хозяйственный и бытовой инструмент, 8) деньги (сумма не ограничивается) и бытовые ценности (кольца, часы, серьги, браслеты, портсигары и т.п.), 9) сундук или ящик для упаковки вещей. Общий вес указанных вещей не должен превышать 100 кг. на семью.
Примечание: Громоздкие вещи, в том числе хозяйственный инвентарь, перевозятся в специально выделенных вагонах.
6. Начальник эшелона принимает заключенных группы "Б" без личного обыска и досмотра вещей по именному списку и личные документы на них по описи от местных органов НКВД, размещает заключенных по вагонам – семьями.
Группа "А" – НКГБ обыскивается в вагонах после посадки. После приема заключенных в эшелон, начальник эшелона полностью отвечает за состояние эшелона и доставку всех принятых к месту назначения.
Интересно, что ножи и вилки нигде не предписывается упаковывать в сундуки. Строго по тексту этой инструкции их возможно было бы взять с собой в ручной клади. Если же у кого и найдется желание поспорить по этому поводу, то достаточно вспомнить, что дети и женщины ни обыску, ни досмотру вещей не подвергались (что противоречит УСКВ), то какие-либо запреты в отношении них в принципе проконтролировать было невозможно. Далее: деньги - в неограниченном количестве. Ценности - разрешены (противоречит вышепроцитированному п. 264). Ограничения по весу перевозимого имущества совершенно иные (причем разные, в зависимости от проводимой операции). Мужчин обыскивали прямо в вагонах после посадки - то есть речь не шла о полном обыске с полным раздеванием, как предписывал УСКВ-39.
Аналогичными были инструкции "о порядке переселения польских осадников из западных областей УССР и БССР", "о выселении из западных областей УССР и БССР лиц, указанных в Постановлении СНК Союза ССР от 2 марта 1940 г. за №289-127сс", "о порядке переселения граждан иностранных национальностей из гор. Мурманска и Мурманской области", "о порядке ссылки в отдаленные северные районы Союза ССР членов семей лиц, находящихся на нелегальном положении, и осужденных участников контрреволюционных организаций украинских, белорусских и польских националистов", "начальникам эшелонов по сопровождению немцев-переселенцев" и т. п.
Из перечисленного уже можно делать промежуточные выводы. Например, те же газеты и прочие подобные бумаги не перечислены отдельно Но, понятно, их массовая конфискация чрезвычайно маловероятна. Весь смысл был именно в мирном, бесперебойном процессе, правила перевозки уголовников здесь были неприменимы. Домашний скарб перевозят, а женщин и детей не обыскивают - в чем смысл конфискации газет?
Это соображение подтверждается и общей "Инструкцией о порядке сопровождения эшелонов спецпереселенцев частями конвойных войск НКВД СССР", объявленной приказом замнаркома внудел Аполлонова 20.06.1942 (Сборник инструкций по конвойно-караульной службе конвойных войск НКВД Союза ССР, 1943, гриф "Секретно", с. 19; РГВА ф. 1п, оп. 1л, д. 4, л. 11):
Обыск и досмотр вещей спецпереселенцев не производится, но последние предупреждаются, что хранящиеся у них оружие, боеприпасы, контрреволюционная литература подлежат сдаче органам НКВД.
При обнаружении этих предметов в пути, последние изымаются, виновные в хранении арестовываются и сдаются транспортным органам НКВД для привлечения к ответственности.
Из "Временной инструкции о порядке конвоирования бывших военнослужащих Красной армии, находившихся в плену и окружении противника (спецконтингентов)" (04.04.1942; там же, с. 26; РГВА ф. 1п, оп. 1л, д. 4, л. 15) мы узнаем, что "обыск спецконтингентов как правило не п[р]оизводится" (кроме как в случае подозрения в наличии запрещенных предметов), "все личные вещи, документы и переписка не отбираются".
Стоит подчеркнуть, что к тому моменту УСКВ-39 еще действовал. Но его правила, как мы видели, не были абсолютными и корректировались под каждую конкретную операцию по надобности.
Во "Временной инструкции о конвоировании военнопленных из приемных пунктов в лагери-распределители частями конвойных войск НКВД" (утвержденной замнаркома внудел Масленниковым 04.07.1941) прямо отмечается отклонение от УСКВ-39 (РГВА ф. 1п, оп. 5е, д. 1, л. 44):
24. Охрана эшелона строится в соответствии со ст. 305 УСКВ-39, с той разницей, что число постов будет меньше (один парный пост на 10—12 вагонов) и определяется, исходя из числа конвоируемых, их состава, состояния подвижных средств и условий движения до пункта назначения.
Здравый смысл подсказывает, что и при перевозке польских военнопленных в целом должны были применяться похожие принципы. Жесткий обыск основной массы был бы совершенно контрпродуктивен. Военнопленные в приподнятом настроении готовы (как они думают) наконец убыть домой или на нейтральную территорию, и тут вдруг их обыскивают, залезая буквально во все дырки, отнимают все разрешенные в лагере документы, включая даже газеты. То есть в среднем реальная процедура обыска должна быть гораздо более мягкой, чем предписано УСКВ-39 для уголовников (конечно, учитывая естественные колебания в ту или иную сторону).
Связь между обыском и убежденностью военнопленных, что их отправляют из лагерей, чтобы в конце концов отпустить, сотрудникам НКВД в принципе должна была быть понятна. В политдонесении УПВ НКВД СССР Меркулову о настроениях польских военнопленных, отправляемых из Старобельского, Козельского и Осташковского лагерей от 22.04.1940 мы читаем:
Незначительная часть военнопленных все же не верит в отправку домой, исходят из того, что всех отправляемых тщательно обыскивает конвой и что везут в тюремных вагонах. Военнопленные пытаются обрабатывать и выяснять у обслуживающего персонала, куда их отправляют.
Да и в принципе при перевозке военнопленных самым важным было именно изъять у них средства, полезные при побеге, а все остальное было вторичным, о чем свидетельствует временная инструкция о конвоировании военнопленных из приемных пунктов в лагеря-распределители частями конвойных войск НКВД от 04.07.1941:
Обыск военнопленных производится в целях изъятия предметов, могущих способствовать совершению побега (оружия и режущих предметов). Все вещи личного пользования, в том числе курительные принадлежности, оставляются на руках у военнопленных.
Инструкции по конвоированию военнопленных непосредственно за интересующий нас период не опубликованы - непонятно, следствие ли это недоступности документов или просто инструкции были устными. Последнему варианту не стоит удивляться, он весьма вероятен. Дело в том, что операцией по разгрузке лагерей руководили непосредственно выехавшие на места высокие чины Главного управления конвойных войск: начальник штаба ГУКВ комбриг М. Кривенко был в Осташкове, начальник оперативного отдела ГУКВ полковник А. Рыбаков - в Старобельске, сотрудник ГУКВ И. Степанов (в 1940 был начальником 1 отделения и помощником начальника 1 отдела штаба ГУКВ) - в Козельске (данные о всех трех деятелях см. в Н. Петров, Награждены за расстрел. 1940, 2016). Все трое значатся в наградном списке за расстрельную операцию. И понятно, что под прямым руководством всех троих правила конвоирования могли без проблем корректироваться в нужном направлении.
Мы можем документально доказать, что в отношении обыска интересующих нас военнопленных действовали именно особые инструкции, а не правила УСКВ-39.
В политдонесении УПВ НКВД СССР Меркулову о настроениях польских военнопленных, отправляемых из Старобельского, Козельского и Осташковского лагерей от 22.04.1940 читаем:
В связи с отправкой из Осташковского лагеря настроение у большинства военнопленных приподнятое и, особенно, у рядовых полицейских, которые уверены, что едут домой. Отдельные сомневаются в этом, военнопленные с территории Германии говорят, что им не хочется возвращаться в Германию.
Отправляемые при выходе из лагеря выбрасывали спичечные коробки с записками, в которых пишут, что "при ревизии ищут оружие, личные вещи и ценности не отбирают, принимаются все претензии, обращение вежливое, из обыска нельзя заключить, куда направляют". Отправка проходит организованно, спокойно.
Если бы повально проводились жесткие обыски с целью соблюдения Устава, никто бы таких записок не оставлял бы, наоборот, мы бы читали совершенно иное - "заглядывают во все дырки, отбирают все ценности, почти все деньги и даже газеты". Хотя нет, вообще ничего не читали бы - ведь УСКВ-39 в принципе запрещает конвоируемым иметь письменные принадлежности. Которые в данном случае изъяты не были, в чем составитель донесения явно не видел нарушения.
То есть факт отклонения от УСКВ-39 при конвоировании этих военнопленных задокументирован и аргументом против катынских находок являться не может.
Реальная процедура обыска.
Но как же на самом деле проводились обыски?
У нас есть две группы источников по этому вопросу. Это показания выживших - "юхновских" поляков и Станислава Свяневича. И дневники, найденные на телах.
Начнем с Козельска.
Свяневич в докладе армии Андерса (Z. Peszkowski, S. Zdrojewski, Kozielsk w dołach Katynia: dzienniki Kozielskie, 2003, s. 1008):
После того как нас изолировали в отдельном здании, нам на дорогу дали немного хлеба и сельди, а также передали новой группе конвоиров, которые провели очень тщательный обыск, отобрав все острые предметы.
"Козельские" юхновцы. В. Чихы (ibid., s. 1005):
В здании караула у ворот большевики провели тщательный личный обыск. Забирали все острые предметы, у меня забрали сломанное зеркальце.
А. Гупенец (ibid., s. 1006):
Очень многие людие имели самодельные чемоданы - всегда где-нибудь находился кусок фанеры, и можно было сделать чемодан...
И вот брали на караул - обыск был очень скрупулёзный... Все острые предметы - такие, как бритвы, ножницы, ножи - все острые предметы конфисковывали на месте... Все пленные знали, что острых вещей брать нельзя.
В. Комарницкий (ibid., s. 1014):
Через мгновение подошёл Эльман и начал в стороне разговаривать с Демидовичем... начался обыск, но он был довольно поверхностным...
З. Пешковский (Z. Peszkowski, Wspomnienia jeńca z Kozielska, 1989, s. 25):
В последние дни апреля нам наконец-то приказали построиться с вещами: "Собирайтесь с вещами". Провели тщательный обыск, во время которого забрали все острые предметы — такие как ножи, ножницы, лезвия.Свидетель "Mr. W" перед комиссией Мэддена (анонимность этого и некоторых других свидетелей объясняется их страхом перед преследованием их родственников в Польше):
26 апреля 1940 года я взял свои вещи. Я присоединился к группе. Нас было 107 человек. Старшим офицером, как я мог видеть, был генерал Волковицкий.
Нам дали еды, а затем нас отвели в маленькую хижину, которая находилась у входа в стену. Нас всех обыскали. Я имею в виду, нам пришлось снять обувь. Мы должны были сдать все острое оружие. Но все же мне удалось спрятать свой нож в зубном порошке. У меня была коробка зубного порошка, и мне удалось положить нож в порошок, и это прошло так, обыск не заметил этого.
Дневник Я. Каминьского (ibid., s. 997):
5.IV. 8.30 утра сбор в клубе. - хлеб. - селедка и сахар. Обыск тщательный - забрали у меня только нож и ложку. - На машины - тесно чертовски - на вокзал железной дороги - Вагоны тюремные - решетки - в крошечной одиночке 15. Тесно. - после 20 км. стоим очень долго. - Всю ночь не спали - полно клопов - кусают.
Дневник З. Бернацкого (ibid., s. 997):
5.IV. утром. В 9 часов первыми на выезд - Аксамитовский Стеф., Вроблевский Ян. В клуб с вещами, сдача казённого имущества. Затем до 19. Солдаты в бушлатах. Обыск - нож. Выход около 70 человек к грузовым машинам.Дневник В. Крука (ibid., s. 998, 999):
8.04 [...] Сегодня дошла очередь до меня. Утром я помылся, в бане постирал носки и платки... короче говоря "... с вещами [транскрипция русского выражения польскими буквами]". После сдачи казённых вещей снова провели обыск в 19-м блоке, а затем через ворота вывели к машинам, на которых мы доехали до станции, не в Козельск (Козельск отрезан паводком). [...]
9.04 [...] Мои резные работы привлекли ко мне много энтузиастов. Я был вынужден сделать два барельефа для майора Голомба, крест для ротмистра Дешерта, коробочку для табака, однако наибольшее восхищение вызвали мои шахматы. А я за них переживал, потому что ходили слухи, что при обыске забирают все деревянные изделия. К счастью, оказалось, что это был всего лишь слух. Однако нож всё же забрали.
Есть и дневники, просто упоминающие обыск, как если бы во время него не случилось ничего необычного - см., например, дневники А. Сольского (ibid., s. 1000) и В. Вайды (ibid., s. 1001)).
С другой стороны есть показания о том, что временами обыск в Козельске был более строгим. Тот же Комарницкий, в заявлении от 20.04.1943:
Под влиянием этих слухов, распространяемых большевиками, среди пленных воцарилось настроение радостного возбуждения. Люди уезжали без всяких опасений, в самом хорошем настроении. Власти при отъезде в общем обращались с ними неплохо, а селёдку, которую давали в дорогу, заворачивали в белую, чистую бумагу - необычайная редкость в Советах. Обыск проводился в блоке № 21, обыскивающие были в белых халатах, изымали острые приспособления, а иногда письма и записки.
Впрочем, ключевое слово здесь - "иногда".
В. Фуртек свидетельствовал перед комитетом Мэддена:
Политические комиссары говорили нам: "Ну, вы едете домой. Вас обменяют на границе." И упоминался город Брест, и я считаю, что это было 3 апреля. Были названы имена, и первым из моего блока был командир моего блока № 1. Я был размещен в блоке № 1. Его звали капитан Быховец. Они вызвали всего от 150 до 180 или 200 человек.
В клубе лагеря - это был клуб, который мы использовали для развлечений - был проведен обыск, и после этого их повели не через главные ворота, а через подвал одного из блоков. Там был еще один обыск, очень строгий. Их лишили всех личных вещей и принадлежностей, и это все, что мы видели от первой группы.
Председатель Мэдден. Кто проводил обыск?
Г-н Фуртек. Русский персонал; ну, охранники.
Председатель Мэдден. Русские охранники?
Г-н Фуртек. Русские охранники.
Г-н Пучински. Когда вы говорите "личные вещи", что вы имеете в виду?
Г-н Фуртек. Перочинные ножи, [перьевые] ручки, расчески, ложки; всё.
Г-н Пучински. Вы также имеете в виду переписку, письма и дневники?
Г-н Фуртек. Ну, нет. Например, у меня было несколько личных фотографий моей семьи, и когда они обыскивали меня, они оставили их при мне. У меня были кое-какие наброски, кое-какие стихи, которые я писал в лагере, и их они тоже оставили. Конечно, я пытался спрятать вещи. Например, я был не очень осторожен, и некоторые мои бумаги, игральные карты, которые были сделаны в лагере, у меня забрали.
Г-н Пучински. Но они разрешили вам оставить ваши письма, фотографии, дневники?
Г-н Фуртек. Да, разрешили; их у меня не забрали.
Первый упоминаемый Фуртеком обыск - это изъятие казенного имущества (ср. дневник В. Крука), а второй - собственно обыск перед посадкой - обычно они в воспоминаниях объединены. Поскольку из других свидетельств мы знаем, что, как правило, военнопленных именно что не лишали личных вещей и принадлежностей за исключением режущих предметов, здесь мы имеем либо с неустоявшейся процедурой во время самого первого обыска, либо с экстраполяцией каких-то исключительных случаев на все. При этом, когда речь идет о личных вещах, не факт, что это сильно отразилось бы на эксгумационных находках (ведь основная часть вещей - в вещмешках).
Сопоставляя немецкий список с известными ныне датами этапов, можно убедиться, что на известных трупах из первых этапов с предполагаемыми датами расстрела до 7 апреля не найдено какое-то значительное количество личных вещей, помимо бумаг, наград и жетонов (217 - связка ключей со значком; 1890, 1962, 2039, 2090, 2237, 2239 - крестик; 1975, 2269, 2360 - очки; 2335 - наручные часы; 1722 - карманные часы; 1884, 1941, 1983, 1991, 2017, 2027, 2049, 2064, 2247 - четки; 2212, 2234 - некий значок (Plakette); 2230 - деревянная табакерка, деревянная дощечка, четки; 2206, 4095 - портсигар; 2121 - карманное зеркальце с расческой; 2033 - ручка; 1953 - печать; 1951 - пенсне; 1937 - вырезанная из дерева коробочка; 800 - символ удачи в виде свинки (Glücksschweinchen) и пенсне; 209 - мундштук; и какое-то количество монограмм).
Найдено, конечно, достаточное количество документов, но и Фуртек говорит о том, что отбирали лишь некоторые бумаги.
А вот у генерала Волковицкого отняли почти все:
Генерал Волковицкий. У меня с собой справка о прививке от тифа, которую получили все эти люди. Хочу отметить, что именно такие справки были найдены в большом количестве у польских солдат, чьи тела были обнаружены в Катыни.
Председатель Мэдден. Можем ли мы ее увидеть?
(Документ, о котором идет речь, был передан комитету.)
Генерал Волковицкий. Это единственный документ, который русские позволили мне сохранить. Все остальные мои документы, включая письма, они у меня отобрали.
[...]
Все другие мои документы были отняты у меня во время отбытия из Козельска.
Показания Е. Гробицкого перед комитетом Мэддена:
Полковник Гробицкий. Я опишу вам всю процедуру выезда из Козельска. Охрана вошла в казарму и вызвала людей, которым предстояло уехать. Затем их собрали и отвели в специальный барак, где их обыскали. Обыск был очень тщательный. У нас почти всё отобрали. Например, у меня была перьевая ручка, которую я очень ценил, потому что это был подарок. Это была очень хорошая перьевая ручка. Она ускользнула от предыдущих обысков. На этот раз советский солдат, проводивший обыск, забрал ручку.
Г-н Флад. Это был НКВД, а не армейские войска?
Полковник Гробицкий. Нет, НКВД. Я пожаловался майору НКВД, который руководил обыском. Он посмотрел на меня с пренебрежением и сказал: "Там, куда вы едете, перьевая ручка вам уже не понадобится".
С другой стороны есть и показания о неполном обыске. С. Дзенисевич:
Наконец, дошла очередь и до меня. Меня ввели в пустую комнату, где на полу было разостлано одеяло, на которое высыпали всё, что у меня было в дорожной сумке, для тщательного осмотра. Специально обученные для такого рода действий «бойцы», стоя на коленях и склонившись над одеялом, осматривали и ощупывали каждый предмет. Что именно их интересовало — неизвестно; по всей видимости, не оружие, так как содержимое карманов, а также одежду и обувь они не проверяли. В конце концов, партию погрузили в грузовики и отвезли на железнодорожный вокзал.
Подытожить можно свидетельством Т. Фельштына перед комитетом Мэддена:
Г-н Фельштын. Я оставался там до конца апреля - до 26 апреля.
Г-н Махрович. Что произошло 26 апреля 1940 года?
Г-н Фельштын. Нас привели к военному транспорту. Проводился личный обыск. Я был одним из последних, и мой обыск был довольно поверхностным, так что я смог без труда сохранить многие бумаги, которые были при мне. Первых обыскивали очень тщательно.
Председатель Мэдден. Говорите немного медленнее.
Г-н Фельштын. Да. Первых обыскивали очень тщательно, но так как я был одним из последних, меня обыскали очень поверхностно. Я смог сохранить при себе много бумаг без каких-либо трудностей.
В хронике трех лагерей польского Правительства в изгнании, основанной на свидетельствах выживших, можно найти краткие описания некоторых обысков: 08.03.1940 (не "катынский" этап) - в административном здании НКВД поверхностный обыск, изъятие казенного имущества; 03.04.1940 - узники сдают казенное имущество, переводятся в барак 21 для осмотра вещей; 07.04.1940, этап включавший трех генералов - сотрудники, проводившие обыск, были в фартуках и обыск был не очень тщательным; 26.04.1940 - узники собраны в клубе и переведены в одно из зданий возле стены лагеря, где у них изъяли все острые предметы, даже ложки; 12.05.1940- поверхностный обыск.
В Старобельске, похоже, зачастую действовали более жестко. З. Берлинг вспоминал (Wspomnienia, t. 1, 1991, s. 56):
Обыск был унизительным. Я был внутренне возмущён грубым поведением проводивших обыск. Это было особенно мучительно, потому что с таким обращением я столкнулся впервые.
Б. Млынарский: (Zbrodnia katyńska w świetle dokumentów, 1982, s. 55):
Несмотря на то, что прогнозы были мрачными и туманными, весть о возможности покинуть ворота Старобельского лагеря была настолько сенсационной, что заглушала голоса даже самых отчаянных пессимистов. Огромное большинство свято верило в лучшее будущее. Все поэтому в последующие дни ждали своей очереди с неуемным нетерпением и нервозностью.
Таким образом, 5 апреля 1940 года была зачитана первая партия - 195 человек из заранее подготовленного печатного списка. Им велено было срочно собрать вещи и собраться к 12 часам в центральной церкви для обыска. После очень тщательного часового обыска, во время которого забирали металлические предметы, бумаги и записи, наши друзья начали выходить из церкви гуськом, направляясь в таком порядке прямо к воротам. Все остававшиеся в лагере образовали по обе стороны плотный коридор. Разговаривать с ними было запрещено, и часовые угрожали слишком смелым, однако, несмотря на это, они успели сообщить нам жестами и полунамёками, как проходил обыск. Мы провожали их крестным знамением и сдержанными криками: "Пусть живёт Польша". Так прошёл первый день депортации. Подобное происходило и в последующие дни - вплоть до 12 мая 1940 года, когда последняя, самая маленькая партия покинула лагерь.
Понятно, что в таких условиях Млынарский мог лишь гадать о том (или экстраполировать), что именно отбиралось у всех военнопленных и что процедура обыска была одинакова для всех этапов.
Т. Спитталь:
Мы завидовали тем товарищам, которые уехали первыми транспортами, группами по восемьдесят, по сто, сто двадцать человек — всё это предваряла очень тщательная проверка: заглядывали повсюду, даже в ноздри. Боялись, чтобы, не дай Бог, кто-то не проглотил какую-нибудь бритву или что-нибудь этакое, не знаю. В любом случае этот обыск был очень, очень тщательным.
Стоит напомнить, что тщательный обыск не означал сам по себе изъятия бумаг и прочего, это не более чем описание самой процедуры.
Свидетель "Mr. A" пред комитетом Мэддена:
Перед нашим отъездом был очень строгий досмотр мужчин. Нам дали хлеб и селедку в дорогу. Наши друзья спрятали различные личные вещи, включая записки и ножи - особенно ножи, потому что ножи всегда были очень важны - между хлебом и селедкой. У ворот перед отправлением я лично заметил, как тюремные охранники забрали у этих мужчин хлеб и селедку и дали им другие куски хлеба и селедки.Описания обысков в Старобельске в хронике трех лагерей польского Правительства в изгнании: 05.04.1940: обыск в церкви, изъятие всех металлических предметов, печатных и рукописных материалов и т. д.; 20.04.1940: сформирована особая группа, которую обещали не обыскивать (юхновцы); 12.05.1940: последнюю группу из 18 человек подвергли очень тщательному обыску, нескольким офицерам пришлось раздеться догола (юхновцы).
Об Осташкове свидетельствовал бывший военнопленный "J. B." (Zbrodnia katyńska ..., s. 58):
Такая подготовка длилась около получаса, затем со всеми вещами шли в кино, где сдавали полученные в лагере вещи, такие как: матрас, одеяло, миска, ложка и т.п. Там проводился очень тщательный обыск, назначался старший группы, чаще всего офицер, и группа пешком маршировала к железнодорожному полотну.
Сержант "J. R." (ibid., s. 59):
Начиная с этого дня, день за днём отправлялись транспорты, а иногда и три группы в один день. Численность групп колебалась от 60 до 130 человек, очевидно, в зависимости от поставок железнодорожного тюремного эшелона. Транспорты, отправлявшиеся в первые дни после начала разгрузки лагеря, провожались у ворот оркестром и оставшимися товарищами. Позже большевики запретили такие проводы. Каждое утро вызванные в транспорт несли тюфяки к церкви и со своими нищенскими узелками собирались в большом зале церкви, где проводился тщательный обыск. Проверенные выходили через другие двери наружу, прямо в кольцо охраны. Оттуда уже нельзя было отходить никуда, охрана выстраивала их по четверо, и в этом порядке они покидали территорию лагеря после завершения формальностей обыска. Тем, кто оставался в лагере, во время этих мероприятий запрещалось находиться на площади вокруг церкви, а те, кто там жил, должны были в это время оставаться в помещениях.
Свидетель "Mr. C" перед комитетом Мэддена:
Г-н Пучински. Как вы покинули тот лагерь?
Г-н С. Тем же способом, что и мои товарищи до меня. Русский охранник вызвал меня по списку. Я взял свой матрас и одеяла, отнёс их в церковь, где всё это сложил, и там провели тщательный личный обыск; всё было отобрано.
Г-н Пучински. Ваши личные вещи были у вас отняты?
Г-н С. Их отняли ещё давно в Польше.
Г-н Пучински. Были у вас отобраны письма и фотографии?
Г-н С. Всё.
Г-н Пучински. Всё?
Г-н С. Всё, включая ручки, бумаги и прочие вещи.
Г-н Пучински. А письма и фотографии вашей семьи?
Г-н С. Нет; заключённым они не разрешались. Всё было отобрано.
Описания из Осташкова в хронике трех лагерей польского Правительства в изгнании, относящиеся к теме: в марте 1940 польские награды и деньги, ранее изъятые при обысках, частично возвратили пленникам; 28.04.1940 - обыск в кино, изъятие казенных вещей, острых предметов, записей и бумаг.
В майском рапорте командира 2 батальона 236 конвойного полка капитана Сидоренко о нарушениях при конвоировании военнопленных из Осташковского лагеря (вероятно, имелся в виду один из этапов по спискам-предписаниям 058/1–058/4, т. к. конвоиры возвратились 15.05.1940) значится, что во время обыска военнопленных один красноармеец отнял у военнопленного перьевую ручку и присвоил ее. Ручка была у красноармейца отобрана и возвращена военнопленному (изъятые же у военнопленных свистки были конфискованы; РГВА ф. 18444, оп. 2, д. 278, лл. 136-137).
В этой связи стоит снова напомнить о процитированном выше советском политдонесении, задокументировавшем наличие у осташковских военнопленных письменных принадлежностей после обыска.
В тех случаях, когда обыск по каким-то причинам все же был менее тщательным, какая-то часть запрещенных любыми инструкциями предметов могла оставаться у конвоируемых (такие случаи были особо часты в первоначальный период, когда "инструкция в большинстве своем лагерями не выполнялась, в связи с тем, что все лагеря были переполнены военнопленными", в результате чего "в Осташковском лагере, в уборной были обнаружены ручные гранаты; в Старобельском лагере военнопленный Шабрин Ю.Л. 12/Х-39г. предложил продать револьвер системы "Смит-Вессон" с 124 боевыми патронами рабочему-печнику лагеря"; в Осташковском лагере уже через 10-15 дней после учета большой группы военнопленных "были изъяты фотоаппараты, велосипеды"; там же "20 ноября у одного из военнопленных был обнаружен револьвер 'Польский ТТ'", в результате чего проведен обыск помещений, при котором обнаружены и изъяты деньги, компасы, медали, фотоаппараты, топографические карты, противогазы, патроны, ножи, полевые сумки и т. п., причем отмечалось, что "большое количество военного имущества находилось на руках у военнопленных вследствие того, что осмотр прибывающих в лагерь военнопленных не производился"; 18.11.1939 в Козельском лагере был обнаружен труп И. Дугиль-Корвицкого, на котором был найден "паспорт № 609079" (РГВА ф. 1п, оп. 1e, д. 6, л. 261); и т. п.).
Ситуация прибытия больших групп в лагеря хоть и не полностью аналогична ситуации убытия из лагерей, но заставляет нас вспомнить о человеческом факторе, особенно учитывая, что и при убытии также речь шла об обработке значительного количества людей. К тому же вероятность провезения запрещенных предметов повышалась, если военнопленные их тщательно прятали, как это сделал процитированный выше свидетель "Mr. W", спрятавший перочиный ножик в зубном порошке (а о том, что пленники пытались прятать перочиные ножики, бывшие довольно важным инструментом в быту, говорил свидетель "Mr. A").
Так что хотя мы и не можем ожидать нахождения большого количества универсально запрещенных предметов на телах, но какое-то их количество на эксгумированных 4243 трупах точно ожидаемы. И действительно, в немецком списке есть не менее 16 случаев нахождения на телах ножей (13 перочиных при номерах 111, 727, 766, 789, 911, 913, 988, 1004, 1111, 1385, 2648, 3510, 3708; два "маленьких ножа" при номерах 910 и 1021; один "нож" при номере 1358); несколько таких ножей нашла и советская комиссия. Нашлись и несколько ножниц (номера 292, 381, 844). Тут стоит еще вспомнить, что Адам Сольский в своем дневнике пишет, что перочиный ножик у него забрали уже после прибытия в лес, при дополнительном обыске.
О систематическом отборе перьевых ручек, подобно изъятию режущих предметов, сведений нет. О конфискации есть показания Фуртека и Гробицкого для Козельска, "Mr. C" для Осташкова (есть также рапорт конвойных войск, в котором упоминается присвоение ручки осташковского военнопленного красноармейцем и последующее возврашение ее военнопленному) и косвенно - Млынарского для Старобельска, говорившего об изъятии металлических предметов - тут могли иметься в виду и некоторые ручки. Эти показания, конечно, не доказывают, что это происходило каждый раз. Если бы ручки изымались часто, можно было бы предположить, что и упоминания об этом были бы более частыми. В немецком списке упоминается как минимум 21 ручка (Füllhalter, Füllfederhalter; номера 429, 436, 469, 1086, 1234, 1456, 1530, 1637, 1719, 2033, 2133, 2499, 2546, 2706, 2750, 2755, 2801, 3234, 3721, 3833, 3799).
Впрочем, для писания записок и дневников во время поездки, вероятно, использовались более практичные по понятным причинам в пути карандаши. Вряд ли кто-то стал бы конфисковать как минимум карандашные огрызки. В немецком списке значатся 2 простых карандаша (номера 769 и 1543) и 6 механических разных видов (Drehbleistift, Füllbleistift; номера 1069, 1351, 3380, 3398, 3633, 3817). Советская комиссия нашла семь карандашей и четыре обломка карандаша.
Действительно, как мы видели выше, написание пленными записок об обыске зафиксировано в советской документации, и явно не считалось нарушением (скорее наоборот, воспринималось позитивно в контексте нужного информационного фона при отправке военнопленных), то есть письменные принадлежности у военнопленных доказанно были. Использовались они - в основном карандаши (хотя иногда могли использоваться и спички, а иногда надписи процарапывались) - и при создании надписях в вагонах, о которых мы читаем во все том же донесении от 22.04.1940:
Установлено, что высшие чины бывшей польской армии, находившиеся в лагере, давали указания офицерам, отправляющимся в первых партиях, делать в вагонах надписи, в которых они будут ехать, с указанием конечных станций, чтобы последующие могли знать, куда их везут.
7 апреля, при возврате первых вагонов, была обнаружена надпись на польском языке: «вторая партия — Смоленск 6/IV-40 года».
Кроме этого, все стенки этих вагонов были исписаны ранее, видимо при перевозке заключенных, самыми махровыми антисоветскими надписями и под многими из них были сделаны надписи военнопленных по-польски, высказывающие свое удовлетворение по поводу содержания этих надписей.
Отдано распоряжение все смыть и в будущем вагоны осматривать.
Примечательно, что хотя надписи приказывалось смыть, никакого предложения тщательнее обыскивать военнопленных и изымать у них письменные принадлежности тут нет.
Что касается отъема документов вроде паспортов и офицерских удостоверений, то в случае военнопленных это была бы бесполезная мера: польские паспорт или офицерское удостоверение беглецу на советской территории - не подмога.
Из вышеперечисленных источников становится очевидно, что процедура обыска была весьма неоднородной. В основном было сделано ударение на изъятии режущих и казенных предметов, но есть и отклонения в обе стороны - как поверхностная процедура с осмотром вещей из сумки, но без личного обыска, так и жесткая процедура с заглядыванием даже в ноздри, раздеванием донага и изъятием почти всех вещей.
Неоднородность процедуры может объясняться:
- разницей подходов к конкретным военнослужащим (например, в отношении конкретных личностей могли быть подозрения, что они могут попытаться сбежать; в таких случаях аналогичные инструкции предписывали проводить обыск конкретных персон, даже если вся группа ему не подвергалась);
- настроем самих обыскивающих (например, тщательный обыск в начале и менее тщательный в конце или разный подход в зависимости от поведения военнопленного);
- разницей между устными инструкциями трех представителей ГУКВ, непосредственно руководивших операцией на местах (и возможной корректировкой этих инструкций со временем, сообразно обстоятельствам).
Итак, доказано, что реальные обыски военнопленных из трех лагерей проходили не в соответствии с буквальным текстом УСКВ-39. Перечисленных доказательств достаточно, чтобы естественно объяснить находку запрещенных УСКВ-39 предметов на телах и никакие теории фальсификации тут не требуются.
Выводы.
Из всего вышесказанного можно сделать следующие выводы:
- УСКВ-39 не являлся "мерой всех вещей", когда дело касалось перевозки больших групп неуголовников - для таких этапов обычно существовали свои особые, корректирующие УСКВ-39 инструкции, причем некоторые группы даже не подвергались обыску;
- в случае военнопленных из трех лагерей повальный жесткий обыск УСКВ-39, заточенный под уголовников, был контрпродуктивен, поскольку большинство из них были воодушевлены тем, что наконец-то покидали лагерь и должны были оставаться при мнении, что их отпускают по домам или в нейтральные страны;
- таким образом, тезис о том, что УСКВ-39 должен был при этапировании военнопленных из трех лагерей соблюдаться в полном объеме, prima facie противоречит известной практике аналогичных массовых перевозок, не может приниматься по умолчанию и должен доказываться;
- обратное - что существовали особые инструкции и УСКВ-39 не соблюдался в полном объеме - следует из политдонесения об отправке узников из трех лагерей, где спокойно фиксируется наличие у них письменных принадлежностей после обысков, а также из многочисленных свидетельств прошедших через эти обыски, но сообщивших об отнятии лишь режущих и казенных предметов;
- конвоированием военнопленных их трех лагерей на местах руководили высокие чины ГУКВ, которые и могли давать прямые устные инструкции, корректирующие УСКВ-39;
- свидетельства говорят о неоднородной процедуре обыска - в основном встречаются упоминания об изъятии режущих и казенных предметов, но были и отклонения в обе стороны (от полного отказа от личного обыска до раздевания донага и изъятия почти всех вещей); УСКВ-39 во время обысков соблюдался не полностью и сам этот факт объясняет нахождение большинства запрещенных УСКВ-39 предметов на трупах;
- бумаги отнимались лишь иногда, и в случае отъема - необязательно все; систематически отнимать польские паспорта или офицерские удостоверения никакого смысла не было, поскольку при побеге на советской территории они никак не помогли бы;
- на трупах обнаружено небольшое количество режущих предметов, чье наличие объясняется как случаями, когда личный обыск не проводился (как в случае Дзенисевича), так и случаями поверхностного личного обыска (особенно если эти предметы были искусно спрятаны в одежде или в других предметах).
В отличие от конвоирования военнопленных, конвоирование узников тюрем (уже считавшихся уголовниками) в рамках той же расстрельной акции 1940 г. в целом проходило, очевидно, в соответствии с УСКВ-39, почему мы в тех же быковнянских могилах видим лишь мизерное количество документов, связь же с катынским преступлением устанавливается, помимо общего факта "польскости" могил (польские пуговицы, монеты и т. п.), именами людей из т. н. украинского списка на зубной щетке и гребне, жетонами Юзефа Наглика и Миколая Холевы и водительским удостоверением Ф. Пашкеля (найденным еще при раскопках 1971 г.).
Подытоживая, можно сказать, что аргумент о противоречии УСКВ-39 катынским находкам абсурден. Из УСКВ-39, как правило, делались исключения при массовом конвоировании неуголовников, реальные обыски перед отправкой в трех лагерях в основном не соответствовали УСКВ-39 и найденные на телах предметы никак не противоречат тому, что мы об этих обысках знаем.