Видную роль в сообщении комиссии Бурденко играли показания трех женщин, которые работали на бывшей даче НКВД во время немецкой оккупации. Одну из них, А. М. Алексееву, допрашивали как минимум 5 раз (в 1943, 1944 (не считая пресс-конференции), 1946 гг. и два раза в 1991 г.).

Здесь впервые публикуются протоколы допросов 1991 г.

Допрос 31.01.1991 (уголовное дело ГВП № 159, т. 18 (нумерация на 1993 г., копия в Катынском музее, Варшава), лл. 241-242об): В 1941 году я проживала с родителями деревне Борок Смоленской области в 18-ти километрах от г. Смоленска. Там же меня застала война. В 3-х километрах от деревни был лес, который назывался Козьи Горы.

В этом лесу стояла немецкая воинская часть, связисты. Наш деревенский староста Солдатенков Дмитрий Иванович послал меня в эту воинскую часть работать. Иначе, как он сказал, меня заберут и погонят по этапу. Я обратилась к повару этой воинской части по имени Густав, фамилии его я не знаю. Он послал меня чистить картошку на кухню. Из своей деревни я была одна, а еще три женщины были из деревни Гнездово. Они работали в бане, стирали белье. Так мы работали в воинской части с утра и до 16-ти часов, без выходных. Я все время работала на кухне и убирала кабинет начальника части, мыла там полы. Как звали начальника и в каком он был звании, я не помню. Так я работала в этой воинской части до 26 сентября 1943 года, то есть до наступления Красной Армии. С утра немецкие военнослужащие уезжали куда-то на автомашинах с автоматами, а вечером приезжали обратно. Насколько мне было известно, они тянули какую-то линию связи, у них были катушки с проводом. Занимались ли эти военнослужащие расстрелами людей я не знаю, так как нас никуда с места работы не отпускали, немецкого языка мы не знали и чем они занимались, не видели. Осенью 1941 года польских военнослужащих я под Смоленском не видела. Такого, чтобы расстреливали польских военнослужащих, я не видела и ни от кого этого не слышала.

За все время войны я находилась только в деревне Борок и в Козьих Горах, больше нигде не была.

После войны в 1946 году меня и двух женщин которые работали со мной в воинской части, вызвали в г. Смоленск. Начальник НКВД сказал мне, что меня вызывают в Москву, потому что в Козьих Горах раскопали могилы, где расстреливали пленных, поэтому нас будут спрашивать и выяснять, кто это натворил. Сам начальник меня ни о чем не спрашивал, а двух женщин которых вызвали вместе со мной, он отпустил домой. На вечер меня привезли в Москву и поместили в какую-то гостиницу возле Кремля. Там же находились человек десять женщин. Потом еще собирали каких-то людей. Кто это были и по какому поводу, я не знаю. Через 2 дня нас на самолете привезли в г. Берлин. Там нас поместили в гостиницу и мы прожили там 1 месяц. Никуда нас не вызывали и ни о чем не спрашивали. Когда мы интересовались по поводу нашего вызова, нам говорили, что спросят, когда понадобится. Через месяц нас снова посадили в самолеты и привезли домой. Никаких показаний по поводу расстрела польских военнослужащих я никому не давала, никаких протоколов никогда не подписывала. Ни в 1943-1944 годах, ни в другое время работники НКВД со мной на эту тему не беседовали, не допрашивали меня и протоколов не составляли. За то, что я работала у немцев, меня никто после войны не репрессировал и не угрожали мне.

После того, как вернулась с Берлина я продолжала жить дома в деревне, работала в колхозе. Я жила со своими родителями, моего мужа убили в 1943 году. Потом я завербовалась работать г. Брест на два года, затем была в городах Свердловске и Архангельске. В 1949 году я перебралась в г. Смоленск где устроилась и работала на хлебозаводе до 1971 года, то есть до выхода на пенсию. После этого я продолжала жить в г. Смоленске, а в 1987 году переехала жить в г. Кемерово. Все, что знала, я рассказала и дополнить ничем не могу.

Допрос 12.03.1991 (уголовное дело ГВП № 159, т. 21 (нумерация на 2010 г., копия в IPN), лл. 255-258): Вопрос: Вам оглашаются показания, изложенные в протоколе допроса Вас в качестве свидетеля 23 декабря 1943 года заместителем начальника отделения 2 Управления НКГБ СССР Гребельским. Поясните, давали ли Вы эти показания, Ваши ли подписи стоят в протоколе?

Ответ: Я внимательно выслушала оглашенный мне протокол допроса от 23 декабря 1943 года и осмотрела подписи в протоколе. Я действительно давала такие показания майору КГБ Гребельскому в г. Смоленске, куда меня вызывали во время войны, но точное время этого допроса я не помню. Изложенные в протоколе и оглашенные мне показания я давала свободно, без какого-либо принуждения и они полностью соответствуют действительности. Подписи в протоколе стоят мои.

Вопрос: Почему Вы отрицали этот факт на предыдущем допросе?

Ответ: Прошло уже много времени и я просто забыла об этих событиях и о том, что давала об этом показания на допросе в качестве свидетеля. Сейчас, когда мне огласили протокол допроса меня от 23.12.43, я вспомнила о тех событиях которые происходили во время немецкой оккупации в местечке "Козьи горы".

Вопрос: Повторите еще раз, что Вы помните об этих событиях?

Ответ: Как я говорила на предыдущем допросе, в местечке "Козьи годы" дислоцировалась немецкая воинская часть. Это были связисты, о чем свидетельствовали эмблемы в петлицах. Всё происходило именно так, как изложено в протоколе моего допроса в качестве свидетеля от 23 декабря 1943 года. Во все время немецкой оккупации в течении 1941-42 г. г. в "Козьи горы" неоднократно приезжали немцы с каких-то других воинских частей, на машинах-фургонах. Они останавливались в лесу и после этого из леса слышались одиночные выстрелы. Кого там расстреливали, мы не видели, так как нас это время никуда не пускали и закрывали или в бане или на кухне. После того, как стрельба стихала, эти немцы шли мыться в баню, после чего пьянствовали. Во время приезда этих немцев нас заставляли готовиться к их приезду, то есть топить баню, готовить еду. Когда приезжали их крытые машины, связисты тоже уходили к тому месту, откуда затем раздавались выстрелы, после чего возвращались вместе с приезжими солдатами. Каждый из них был вооружен пистолетом. После того, как солдаты помоются в бане, нам поручали стирать белье связистов. Я неоднократно видела кровь на белье местных солдат-связистов. После этого, когда мы уходили домой, мы видели возле дороги свежие могилы, то есть была свежая земля. И так было все время, когда к нам приезжали эти солдаты из других воинских частей.

Это происходило довольно часто, несколько раз в месяц или несколько раз в неделю, на протяжении двух лет. Из этих своих наблюдений я сделала вывод о том, что немцы привозили и расстреливали людей. Но сама я этих людей не видела. После войны именно в этом месте были найдены трупы людей, но я туда не ходила. Однажды когда после работы я пошла домой, то увидела, что на шоссе из-под Смоленска немцы конвоировали колонну польских военнопленных. Куда их гнали, я сказать не могу, но они шли по направлению к даче "Козьи горы", там была одна дорога. А мы по этой же дороге шли домой в деревню Борок. Я хорошо различала форму польских военнослужащих, в которую были одеты эти военнопленные она была желтого цвета, и на голове четырехугольные фуражки Сколько их было, я даже приблизительно сказать не могу, но не 10 и не 20. Я не могу сейчас вспомнить о том, раздавались ли выстрелы после того, как я видела колонну польских военнопленных. Сворачивали ли они с дороги на дачу "Козьи горы", я сейчас также не помню. В протоколе допроса от 23.12.43 я давала правдивые показания и тогда помнила лучше. Поэтому все было именно так, как записано в том протоколе. Я полностью подтверждаю эти показания. Я только могу уточнить, что неоднократно видела, как из-под Смоленска по шоссе конвоировали польских военнопленных, как их гнали и зачем, я не знаю.

Сначала надо пару слов сказать о более общих противоречиях между первоначальными показаниями 1943, 1944 и 1946 гг. и показаниями 1991 года.

Вопросы	23.12.1943	19.01.1944	21.06.1946	31.01.1991	12.03.1991
Сколько работниц было на даче?	4		3 ("Кроме нас троих, других работниц на даче не было.")	4
Функция военного подразделения?	"Ответить исчерпывающе на этот вопрос мне очень трудно, так как все в этом учреждении держалось в секрете, а я и другие русские девушки, работавшие на даче, не имели права свободно ходить по территории участка."		"воинская часть под названием '537-й саперный батальон'"	"немецкая воинская часть, связисты"; "они тянули какую-то линию связи, у них были катушки с проводом"	"немецкая воинская часть. Это были связисты, о чем свидетельствовали эмблемы в петлицах"
Видела ли польских военнопленных?	Да.	Да.	Да.	Нет.	Да.
Знала ли о расстреле польских военнопленных?	"догадывалась", "заключила"	На даче "происходили ужасные дела. Люди, которые находились в штабе расстреливали людей."	"поняла", "знала"	Нет.	"Из этих своих наблюдений я сделала вывод о том, что немцы привозили и расстреливали людей. Но сама я этих людей не видела."; "Я не могу сейчас вспомнить о том, раздавались ли выстрелы после того, как я видела колонну польских военнопленных. Сворачивали ли они с дороги на дачу "Козьи горы", я сейчас также не помню. [...] как их гнали и зачем, я не знаю".
Слышала ли выстрелы?	Да.	Да.	Да.	Нет.	Да.
На чьих мундирах видела кровь?	"двух ефрейторов"		"видела на мундирах одних и тех же немецких военнослужащих – двух ефрейторов. Оба они не принадлежали к числу постоянно проживавших на даче"		"Я неоднократно видела кровь на белье местных солдат-связистов."
Слышала ли о расстрелах?	Да.		Да. ("Михайлова и Конаховская рассказали о том, как осенью 1941 года они были свидетельницами того, как хозяйственник Розе расстрелял двух польских военнопленных")	Нет.
Могла ли общаться на немецком?		"Т.ПОТЕМКИН: Вы на русском языке говорили? АЛЕКСЕEBA: Heт на немецком."		"немецкого языка мы не знали"
Пятимесячный перерыв?	Да.			"Я все время работала на кухне и убирала кабинет начальника части, мыла там полы. Как звали начальника и в каком он был звании, я не помню. Так я работала в этой воинской части до 26 сентября 1943 года"
Когда прекратила работать на даче?	Январь 1943 г.	"Т.ПОТЕМКИН: Вы работали там, когда была немцами организована кампания по осмотру могил? АЛЕКСЕЕВА: Я тогда на даче не работала."		26.09.1943	Косвенное указание: "это происходило довольно часто, несколько раз в месяц или несколько раз в неделю, на протяжении двух лет"
Всю оккупацию была только в Борке и Козьих Горах?	Нет ("скрылась во рву близ села Хролы").			Да.
Была допрошена в 1940-х по этому делу?	Да (этот протокол допроса).	Да (эта стенограмма допроса).	Да (этот протокол допроса).	Нет.	Да.

Сам по себе факт наличия противоречий еще ни о чем не говорит, противоречия обычны в свидетельских показаниях. Необходимо смотреть на их суть.

Одно из бросающихся в глаза противоречий: согласно показаниям 1943 года, Алексеева работала у немцев с августа 1941 года по январь 1942 года, затем был пятимесячный перерыв, возвращение на дачу и работа до января 1943 года, после чего Алексеева ни разу на даче не была. Что Алексеева покинула дачу в 1942 г. подтвердил и ее отец.

Согласно показаниям 1991 г., Алексеева работала на даче с августа 1941 по сентябрь 1943 года. Расстрелы происходили "в течение двух лет", либо же "во все время немецкой оккупации в течение 1941-42 г. г.". Если воспринимать фразу "в течение двух лет" буквально, то расстрелы в Козьих Горах должны были происходить с августа 1941 года примерно по август 1943 года (то есть даже во время эксгумаций и после них).

С одной стороны, если принять утверждение о расстреле немцами, эти и некоторые другие упомянутые противоречия вполне могли бы объясняться обычными для свидетелей аберрациями памяти при свидетельствовании о событиях 50-летней давности, а также неряшливыми формулировками. Пусть где-то с большой натяжкой (например, могла ли Алексеева общаться на немецком или все же нет?).

С другой стороны, первоначальный протокол 1943 г. был Алексеевой показан во время второго допроса в 1991 г., и, тем не менее, она, подтвердив его, стала ему снова противоречить.

Интересно и что во время второго допроса Алексеева хотя и заявила, что подтверждает первоначальный протокол допроса (которому, как уже указано, продолжала противоречить), но не подтвердила своими словами расстрел именно польских военнопленных (подтвердив расстрелы в общем, но не "вспомнив", что видимая ей колонна поляков точно направлялась в Козьи Горы и заявив, что тех людей, которых немцы расстреливали, она не видела).

При этом интересно, что в первом протоколе 1991 г. видно, чем реально занимались военные: "они тянули какую-то линию связи, у них были катушки с проводом". Про связистов говорится и во втором протоколе. И действительно, ведь это был обычный полк связи. Но в допросах 1940-х гг. (и не только Алексеевой) связисты в принципе не упоминаются (Конаховская в ответ на вопрос о функции штаба: "Нет, не знаю, так как все на даче держалось в строгом секрете"; аналогично высказалась Михайлова; отец Алексеевой: "дочь мне говорила, что какой-то карательный штаб").

И это воспоминание Алексеевой о связистах с катушками явно аутентичное и независимое от следствия - в поручении о допросе Алексеевой вообще упоминается лишь "строительный батальон". Как "строительный батальон" фигурировала эта часть и в сообщении комиссии Бурденко. И тут оказывается, что Алексеева все это время прекрасно знала и помнила, что это были связисты. Понятно, что она не могла не рассказать об этом и в самом начале - но ей, стало быть, были даны инструкции говорить нечто иное (а в 1946 г. полк связи вообще становится у нее "саперным батальоном"). Это явное указание на инсценированность первых допросов.

Впрочем, даже если отвлечься от других моментов, изменение показаний в январе 1991 года и возвращение к старой версии в марте - требует объяснений.

Попробуем рассмотреть основные версии.

Версия 1: она просто забыла об этих событиях.

Это версия самой Алексеевой. Поверить в это объяснение вряд ли представляется возможным. Весь комплекс событий, связанный с этим делом - война, работа у немцев, роль свидетельницы - наверняка был одним из самых запоминающихся в жизни Алексеевой. Причем она даже рассказывает о полете в Берлин (первый шаг в подготовке к выступлению на Нюрнбергском процессе, если бы таковое понадобилось), который никак не вписывается в ее повествование - если она ничего не знала и никто ее не допрашивал, ее бы, естественно, никуда бы не повезли.

Вероятность такого объяснения настолько мала, что его можно просто проигнорировать: Алексеева выдумала свою забывчивость.

С другой стороны, содержание навязанной истории она за 45 лет вполне могла забыть (см. версию 4).

Версия 2: Алексееву каким-то образом вынудили отказаться от показаний "геббельсовцы".

Это, конечно, будет версией катынских отрицателей по умолчанию. Вот, например, Прудникова и Чигирин, Катынь: ложь, ставшая историей, с. 2011, 466-467:

Впрочем, расследование Главной военной прокуратуры настолько специфично само по себе (о нем речь впереди), что трудно сказать, кого больше боялись допрашиваемые: КГБ или прокуроров? Хватка-то у них железная. А может статься, все было еще проще — зачем пугать, когда нужные показания можно легко добыть с помощью сотни долларов. Но вот когда допрашиваемых начинают уличать и впереди маячит ответственность за лжесвидетельство — тут уже, что называется, своя рубашка дороже баксов...

Понятно, что проекции про 100 долларов способны лишь дискредитировать собственных свидетелей катынских отрицателей - получается, они полагаются на людей, по их же мнению готовых лгать за долю малую.

Никаких причин говорить о порабощающем страхе Алексеевой перед прокурорами ГВП нет не только потому, что никто таких причин пока еще привести не смог (а значит отсутствует предмет обсуждения в принципе - нет никаких доказательств некоего "заговора" или попыток давления на свидетелей - в отличие от следствия 1940-х гг.), но и потому, что прокуроры ГВП в принципе Алексееву не допрашивали. Оба раза допрос по поручению ГВП проводил начальник следственной части прокуратуры Кемеровской области С. В. Иродов. Видимо, он сначала подкупал, а затем уличал?

В первый раз Алексеевой было предложено задать следующие вопросы (уголовное дело ГВП № 159, т. 13 (нумерация на 1993 г., копия в Катынском музее, Варшава), лл. 257-258):

- Когда и при каких обстоятельствах она поступила на работу в немецкую часть, какую работу она там выполняла?
- Кто командовал указанной частью?
- Видела ли она как военнослужащие данной части занимались расстрелами людей, если нет, то каким образом она об этом узнала?
- Видела ли она осенью 1941 г. под Смоленском польских военнослужащих, если да, то когда, при каких обстоятельствах, как они были одеты?
- Видела ли она как расстреливали польских военнослужащих, если нет, то как она об этом узнала?
- Слышала ли она стрельбу во время казни поляков, если да, то каким образом она велась: очередями или одиночными выстрелами?
- Оказывали ли на нее какое-либо давление во время допросов работники НКВД СССР, угрожали или нет репрессиями за работу в немецкой воинской части?
- Какова была ее дальнейшая судьба после 1943 г.?
- Желает ли она что-нибудь добавить к своим прежним показаниям? При этом было указано на ее допрос во время следствия, но ни протокол допроса, ни сообщение комиссии Бурденко приложены не были.

После первого допроса в ГВП поступил официальный текст допроса Алексеевой в 1943 г., который, очевидно, противоречил ее допросу 1991 г., поэтому был необходим передопрос. Вопросы для нового допроса перечислены в поручении В. Кондратова, при этом обязательно было предъявление свидетельнице ксерокопии ее старого допроса (там же, лл. 307-308):

- Давала ли она показания, зафиксированные в этом протоколе, подписывала его или нет?
- Если она давала эти показания, то почему отрицала этот факт на предыдущем допросе?
- Применялись ли к ней какие-либо меры воздействия, если да, то какие?
- Если она ранее не давала никаких показаний, то с какой целью ее возили в 40-х годах в Москву и в Берлин?

Если Алексеева не признает факт дачи ею показаний в 1943 году, то прошу отобрать у нее образцы почерка для проведения почерковедческой экспертизы, оформив это надлежащим образом.

И что же получается: Иродов зачем-то (наверное, злобные следователи ГВП обладали телепатически-гипнотическими способностями и воздействовали таким образом на кемеровского прокурора) сначала заставляет свидетельницу "забыть" свои показания 40-х (и сказать очевидную глупость о том, что ее вообще не допрашивали), а во второй раз почему-то (гипноз выветрился?) решает на этом не настаивать и послушно записывает излияния вдруг восстановившей свою память Алексеевой.

Не налезает сова на глобус.

Версия 3: Алексеева от первоначальных показаний не отказывалась.

Ю. Мухин в Антироссийской подлости (2003),§ 477:

Однако геббельсовцы продолжают начатую мысль:

“...Будучи вызвана в военную прокуратуру, она 31 января 1991 г. отказалась от своих показаний. Алексеева заявила, что не видела и не знала ни о каких расстрелах. (См. I. Jazborowska, A. Jablokow, J. Zoria. Katyn. Zbrodnia chroniona tajemnica panstwowa. W-wa, 1998. S. 257-252” [20].

У меня вопрос. Алексеева и в 1943 г. не показывала, что она видела или знала о расстрелах. Она показывала, что видела немцев в крови, слышала выстрелы из леса, видела колонну пленных поляков, которых немцы вводили в лес. Зачем же вы, подонки, спрашивали ее об этом? Ведь иного ответа нет — затем, чтобы перед вступлением Польши в НАТО еще раз показать полякам кровожадность русских и необходимость спасаться от них у ног американцев. Как иначе это понять?

Тем более, что прокуроры еще раз допросили Алексееву, и юстиции подполковник Яблоков сообщает: “Когда Алексееву 12 марта 1991 г. прокуроры допрашивали еще раз и ей были предъявлены показания, которые она давала в 1943-1946 гг., она испугалась и снова изменила свои показания, подтвердив то, что говорила в 40-е годы” [21].

Ага! Значит эта мужественная женщина все же плюнула вам в морду! Вопрос, а почему же вы об этом не написали в Польше? Потому, что поляки могли заколебаться со вступлением в НАТО?

Но еще раз подчеркнем, что и нынешние геббельсовцы даже не пытались опровергнуть первое объективное доказательство — то, что на месте расстрела и могил поляков еще в 1941 г. находился пионерский лагерь, а это начисто исключает геббельсовскую брехню. Стоит мимоходом отметить как примитивное вранье Мухина про несуществующий пионерлагерь на месте расстрела и могил, так и откровенную ложь о том, что в Польше о подтверждении Алексеевой первоначальных показаний не написали (естественно, написали; I. Jażborowska et al., Katyń. Zbrodnia chroniona tajemnicą państwową, 1998, s. 252: "Kiedy Aleksiejewą ponownie przesłuchano 12 marca 1991 roku, przypominając jej zeznania składane w latach 1943–1946, przestraszyła się i znów potwierdziła to, co mówiła w latach czterdziestych").

Обратим внимание на внутреннее противоречие в "логике" Мухина. Сначала он пытается "объяснить" показания Алексеевой тем, что она "в 1943 г. не показывала, что она видела или знала о расстрелах". Ну, значит, все в порядке, нет противоречия.

Но сразу же Мухин цепляется за изменение показаний Алексеевой - "Значит эта мужественная женщина все же плюнула вам в морду". Стоп-стоп. Ведь по словам самого Мухина никакого противоречия нет, Алексеева показания не изменяла. Как же она "плюнула" и в чем тогда заключались эти изменения? То есть по сути Мухин ничего в новых показаниях Алексеевой не объясняет.

Далее, сам Мухин подтверждает, что Алексеева "видела немцев в крови, слышала выстрелы из леса, видела колонну пленных поляков, которых немцы вводили в лес" - но это, по Мухину, не то же самое, что знать расстреле. Тогда почему в 1946 г. Алексеева заявила, "что о расстрелах немцами военнопленных поляков в Катынском лесу знала не только я, но и работавшие вместе со мной на даче Конаховская и Михайлова" (А. Дугин, Тайны архивов: вырванные страницы, 2021, с. 145)?

Но даже если допустить смешную придирку Мухина, то все равно в первом допросе 1991 г. она "не видела и ни от кого этого не слышала" "чтобы расстреливали польских военнослужащих". Но первоначально-то она расстрел она именно слышала.

Тут возразят - она слышала выстрелы, а был ли это расстрел поляков - она ни от кого не слышала. Но Алексеева рассказала и о том, что якобы в 1942 г. Михайлова и Конаховская "привели случай, как они осенью 1941 года оказались невольными свидетельницами расстрела Розе двух поляков". То есть слышала, и не от случайных людей.

Заключение о расстреле Алексеева сделала уже якобы в 1941 г. Спрашивали ее в 1991 г., как мы уже видели, обо всех обстоятельствах дела, а не только о том, видела ли она этот расстрел лично. Якобы ее заключение о расстреле и якобы обстоятельства, к нему приведшие, Алексеева при первом допросе в 1991 г. не привела. Наоборот, добавила к тому же, что "осенью 1941 года польских военнослужащих я под Смоленском не видела", хотя в 1943 г., конечно, свидетельствовала об обратном.

Одним словом, это самая идиотская версия из всех. Естественно, первые показания 1991 г. полностью противоречат показаниям 1940-х гг.

Версия 4: поведение Алексеевой объясняется ее вынужденным лжесвидетельством в 1940-е.

На первом допросе в 1991 году Алексеевой не предъявляли никаких документов и задавали лишь вопросы из списка в поручении ГВП. Можно гадать, почему именно Алексеева пошла на попятную: например, за прошедшие 45 лет детали навязанной истории вполне могли забыться и ничего не оставалось, как сказать правду о том, что она ничего о расстрелах не знает, хотя оставалась боязнь рассказать правду о том, как Алексееву заставили в 1943-1946 гг. лжесвидетельствовать - поэтому (в отсутствие предъявленных документов) Алексеева в принципе отрицала, что ее допрашивали (хотя это и противоречило ее вызову в Москву и полету в Германию). Возможно, надеялась, что "пронесет".

Но на втором допросе Алексеевой был предъявлен документ с ее подписью, отрицать факт допроса было теперь глупо, но боязнь поплатиться за лжесвидетельство, хоть и вынужденное, оставалась, поэтому пришлось, ссылаясь на плохую память, подтвердить первоначальные показания (только что ей зачитанные, но, очевидно, незапомненные в деталях, поэтому возникли противоречия, указанные в начале статьи).

Именно эта гипотеза объясняет как де факто отказ Алексеевой от показаний 1943 г., так и странности в ее показаниях 1991 г. (вроде отрицания того, что ее вообще допрашивали) и 1940-х гг. (молчание о связистах).

Другие же версии просто-напросто не выдерживают критики. А значит, ни одна из них не в состоянии объяснить, почему свидетельница, пусть и косвенная, расстрела поляков вдруг ни с того, ни с сего заявила, что ничего о расстрелах не знает и польских военнопленных вообще не видела. Такое поведение реальной свидетельницы не является естественным. То есть отказ Алексеевой от показаний 1943-1946 гг. свидетельствует об их ложности.

PS: благодарю коллегу Б. Гуэрра за конструктивные предложения при написании статьи.