Тема юридической проблематики катынского преступления (включая его квалификацию, юридические последствия, тему реабилитации) довольно обширна. Задачей этих разрозненных заметок является рассмотрение лишь некоторых аспектов, связанных с катынским преступлением и катынским отрицанием.

Статья будет дополняться.

Была ли доказана вина немцев на Ленинградском процессе 1945 г.?

В макулатуре катынских отрицателей и (в большинстве своем западных) отрицателей Холокоста можно встретить упоминания показаний о катынском преступлении Арно Дюре в 1945 г. на Ленинградском процессе. Отрицатели Холокоста обычно таким образом хотят дискредитировать советские доказательства нацистских преступлений (утверждая, что Дюре и другие были приговорены к смертной казни за Катынь), их братья по духу, катынские отрицатели, в таких случаях обычно принимают его показания за чистую монету.

Брошюра Франтишека Гаека Катынские доказательства, 1946:

1-го января 1946 г., во время издания настоящей публикации, ежедневные газеты отпечатали полученное из Москвы сообщение агентства Рейтер, что один из немецких офицеров по фамилии Дюре, который отвечал перед ленинградским судом, сознался, что Катынскую резню устроили нацисты и описал, как в Катынском лесу было расстреляно и зарыто 15-20 тысяч людей — польских офицеров и евреев.

Из статьи "Катынь – чудовищная фальшивка фашистов" некоего Сергея Дьячкова:

Есть другие показания. Немецкого солдата Глемвица, участника расстрелов в Катыне. Или немца Дюре, который на суде в 46г. рассказывал, как они по ночам рыли ямы в катынском лесу в октябре-ноябре 41г., куда свозили трупы поляков, русских, евреев.

Из заметки "О Катынском расстреле" О. Зотова:

Так, например, в Ленинграде на открытом процессе над 11 нацистскими преступниками, прошедшем с 28.12.1945 г. по 4.01.1946 г. (8 палачей приговорены к ВМН через повешение и публично казнены в Ленинграде возле кинотеатра «Гигант», трое – к длительным срокам), были вскрыты дополнительные обстоятельства расстрела и последущего захоронения в течение осени 1941 года в Катынской роще убитых немцами польских и советских граждан. Среди осужденных и непосредственные участники Катынского преступления немцев. В их числе эсесовец Арно Дюре (приговорен к 15 годам заключения)

Небезызвестный псевдоисторик и доносчик В. Кикнадзе в своей "монографии" Российская политика защиты исторической правды и противодействия пропаганде фашизма, экстремизма и сепаратизма (2021) также упоминает Дюре, о показаниях которого писала в 1991 г. читательница Военно-исторического журнала (развивавшего тогда пропагандистскую антикатынскую кампанию под предводительством главреда Валерия Филатова, известного также своим экстремальным антисемитизмом и теориями заговора вроде того, что евреи скрывают правду об инопланетянах; Филатову "антифашист" Кикнадзе, конечно, сочувствует).

Почему упоминания о Дюре все же относительно редки позволяет объяснить следующая информация из Катынского синдрома:

В качестве "свидетеля-немца, который был участником провокации в Катыни", готовили двух человек — ассистента профессора Бутца Людвига Шнейдера и солдата Арно Дюре. Военные прокуроры разыскали архивное уголовное дело генерала германской армии Г. Ремлингера, который проводил карательные акции на территории Ленинградской области. Как выяснилось, с 28 декабря 1945 г. по 4 января 1946 г. уголовное дело в отношении Ремлингера, Дюре и еще пяти немецких военнослужащих рассматривал в присутствии большого количества советских и зарубежных корреспондентов военный трибунал Ленинградского военного округа. А. Дюре, который в нескольких деревнях расстреливал людей из пулемета, избежал смертной казни, поскольку, отвечая на наводящие вопросы прокурора, подтвердил, что якобы участвовал в захоронении 15—20 тыс. польских военнопленных в Катыни. За это органы безопасности оставили "очевидца" в живых (он получил 15 лет каторжных работ), но все же не решились использовать его в качестве свидетеля в Нюрнберге: он не сумел должным образом сыграть отведенную ему роль. Дюре давал абсурдные ответы на многие вопросы прокурора и суда, что однозначно разоблачало лживый замысел. Например, дав волю фантазии, он утверждал, что Катынский лес находится в Польше, что глубина рва, в котором хоронили поляков, составила 15—20 м, что стенки рва они укрепляли сучьями деревьев и т. д. Позже, в заявлении от 29 ноября 1954 г., Дюре отказался от своих показаний об участии в захоронении поляков в Катыни и заявил, что его заставили так говорить на следствии [40].

[40] Там же. Т. 26. Л. 131-148; Т. 30. Л. 128-144, 270-275.

Это описание по сути подтвердил помоечный ресурс "РИА Новости" (известный своей лживостью как в общем, так и конкретно по теме Катыни), разместив 11.04.2023 пропагандистскую статью "ФСБ опубликовало уникальные архивные документы по Катыни". В ней приводятся отрывки из протокола процесса со свидетельством Дюре и мы видим, что описание в Катынском синдроме не преувеличено: тут и Катынь, находящаяся в Польше (великое географическое открытие!), и весь остальной набор плохо отрепетированного бреда. Впрочем, об отказе Дюре от показаний последыши Геббельса из РИАН упоминать не стали.

Содержание показаний Дюре комментировать дальше не имеет смысла. Единственное, что они демонстрируют - это сталинские методы фальсификации в катынском деле. За это мелких жуликов из "РИА Новости" можно поблагодарить.

Осталось только ответить на вопрос: решил ли суд на основе этих показаний, что катынское преступление - дело рук немцев?

Ответ простой: нет. Катынское преступление не фигурирует ни в обвинительном заключении, ни в решении суда (Дюре и другие подсудимые были приговорены за совершенно другие преступления).

Катынское преступление и приговор Международного военного трибунала.

Несмотря на то, что катынское преступление не упоминается в приговоре Международного военного трибунала, катынские отрицатели часто утверждают, что МВТ якобы признал немцев виновными.

Это ложное утверждение сделано, например, в статье "Катынский расстрел" в Большой советской энциклопедии (2 изд.):

В 1945-46 Международный военный трибунал в Нюрнберге признал Геринга и других главных немецких преступников [...] в частности, в расстреле польских военнопленных в Катынском лесу.

Из вышеупомянутой статьи О. Зотова:

Во-вторых, непосредственно в приговоре НТ многие конкретные преступления фашизма не были перечислены, но это не значит, что вина гитлеровцев за их совершение не была доказана или что их неупоминание означает вину какой-то другой стороны. Например, в приговоре не прозвучало упоминание убийства многих тысяч людей в Бабьем Яру. Поэтому приговор нельзя рассматривать отдельно от обвинительного заключения.

В-третьих, НТ сам по себе ставил целью обвинить самых главных военных преступников, а не конкретных исполнителей.

[...]

В-четвёртых, ни один эпизод из обвинительного заключения, которое сегодня неофашистские пропагандисты преподносят как «предварительное» (никакое оно не «предварительное»!), защита не смогла оповергнуть или хотя бы как-то подвергнуть сомнению. Да, пыталась. Фашистские защитники и их подзащитные вертелись, как ужи на сковородке, отрицая очевидное и погрязая во лжи, казуистике и манипуляциях буквально по каждому пункту обвинения.

[...]

То, что НТ ограничил разбирательства по Катынскому расстрелу заслушиванием и перекрёстным опросом трёх свидетелей с каждой стороны, не имеет значения. Важно, что НТ не снял обвинений с немецкой стороны и не исключил данный эпизод из постановления о вине Германии в уничтожении немецким командованием иностранных военных. Двое главных гитлеровских палачей, Геринг и Йодль, понесли персональную ответственность за данное преступление. (Йодль был вздёрнут на виселице, Геринг отравился цианистым калием за 2,5 часа до казни.) А это значит, что Приговором НТ от 1 октября 1946 года была установлена виновность немецкой стороны в Катынском расстреле.

Такое же заведомо ложное утверждение делает, например, уже упоминавшийся пропагандист Кикнадзе:

... факты, установленные приговором Международного военного трибунала для суда и наказания главных военных преступников европейских стран оси (МВТ).
Таковыми фактами являются: Вторая мировая война была начата Германией, война является результатом решений и намерений Гитлера, главы Третьего рейха;
[...]
11 тысяч польских офицеров-военнопленных убиты в Катынском лесу близ Смоленска в сентябре 1941 года, и данное военное преступление было совершено обвиняемыми в ходе МВТ и другими лицами, за чьи действия обвиняемые несут ответственность (по статье 6 Устава этого Трибунала), поскольку эти другие лица, совершая военные преступления, осуществляли свои действия во исполнение общего плана и заговора, имевшего целью совершить упомянутые военные преступления, плана и заговора, в разработке и выполнении которого все обвиняемые участвовали как руководители, организаторы, подстрекатели и соучастники.

Врет вместе с ним хором и невежда-недоисторик А. Плотников:

Существует единственное, зафиксированное в очень высоком международно-правовом акте решение о том, что Катынское преступление — это преступление немцев. Это приговор Нюрнбергского трибунала.

Ну и, конечно, как же без Юрия Мухина, отрицателя Холокоста (который, кстати, признан приговором МВТ):

Обратите внимание, что в приговоре примеров совершения преступления «Убийства военнопленных и жестокое обращение с ними» почти столько же, сколько и в обвинительном заключении, – 17, однако они уже все не просто информационные, а персонализированы и доказывают либо связь этого преступления с правительством Германии (Гитлером и сидящими на скамье подсудимых Герингом, Риббентропом, Розенбергом и др.), либо со спецслужбами (Кальтенбруннер), либо с армией (Кейтель, Йодль).

Теперь обратите внимание, что из 18 примеров из обвинительного заключения, в приговоре приведен всего один и, само собой, исключительно потому, что приказ об убийстве 50 британских летчиков дал лично Гитлер.

Поляки, а за ними и российские предатели и бараны, в своей лжи утверждают, что раз в приговоре не упомянута Катынь, то из этого следует, что Нюрнбергский трибунал не признал этого преступления немцев. Но по этой убогой логике получается, что Трибунал не признал и еще 16 случаев убийства пленных французов, англичан, американцев, советских военнопленных и сербов, так, что ли?!

На самом деле, Трибунал интересовали уже не примеры убийства военнопленных, а примеры связи этих убийств с подсудимыми. Катынское дело на тот момент ни с одним из подсудимых невозможно было связать, поскольку немецкие архивы еще не были исследованы. На тот момент Катынскому делу в приговоре нечего было делать – оно не доказывало того, что подлежало доказыванию в данном конкретном деле, – вину конкретных подсудимых. Следует сказать, что по Уставу Нюрнбергского Трибунала презумпция невиновности была ограничена. Статья 21 Устава вводила всеобъемлющую преюдицию выводов комиссий и трибуналов союзников по антигитлеровской коалиции: "Трибунал также будет принимать без доказательств официальные правительственные документы и доклады Объединенных Наций, включая акты и документы комитетов, созданных в различных союзных странах для расследования военных преступлений, протоколы и приговоры военных или других трибуналов каждой из Объединенных Наций". Исходя из этого принципа, между прочим, выводы советской комиссии по Катынскому делу вообще не требовали никаких доказательств. Однако в этом случае получалось, что Трибунал имеет возможность штамповать уже готовые выводы обвинения, а судьи Трибунала превратятся из настоящих судей в теток в судейских мантиях из колонии Раша, которые (при провозглашенном в России принципе презумпции невиновности) оправдывают всего 0,3% подсудимых.

Судьи Нюрнбергского Трибунала на такой позор пойти не могли.

В суде юридическую вину определяет только приговор.

Именно приговор, согласно статье 26 Устава МВТ, должен был перечислить причины, по которым вынесено решение о вине или невиновности ("приговор Трибунала должен содержать мотивы, на основании которых он вынесен"; в английском варианте: "в приговоре Трибунала о виновности или невиновности любого подсудимого должны быть указаны причины, на которых он основан").

Какие-либо механизмы юридического признания вины или факта преступления какой-то из сторон в обход приговора Уставом МВТ не установлены (это касается и статьи 21 Устава, см. дальнейшее обсуждение).

Катынское преступление в приговоре МВТ в явном виде не упоминается.

Упоминается ли в неявном? Неявной ссылкой могло бы быть признание немецкой вины за некое множество преступлений с квантором всеобщности, в которое точно было бы включено катынское преступление. Например, "Трибунал признает вину таких-то обвиняемых во всех преступлениях против военнопленных, упомянутых обвинением на процессе". Но таких ссылок нет. Есть только упоминания нечетко определенных множеств (например, общие упоминания о преступлениях против военнопленных, в которых были виновны нацисты), без какой-либо индикации того, что катынское преступление точно относится к ним.

Кто-то может выдвинуть "абсурдно-наивный" аргумент (который стоит скорее назвать детским): подсудимые приговаривались по разделам обвинительного заключения 3 и 4, в которых есть в том числе и списки конкретных преступлений. Если, мол, суд признал, скажем, Геринга виновным по разделу 3, значит он был виновен во всех преступлениях, перечисленных в нем, включая катынское, надо же точно следовать тексту обвинительного заключения!

Но ответ на такой детский аргумент вполне зеркален: согласно буквальному тексту разделов 3 и 4 обвинительного заключения, буквально все подсудимые были виновны в перечисленных преступлениях (например, раздел 3: "Все обвиняемые совершили военные преступления между 1 сентября 1939 г. и 8 мая 1945 г. в Германии и во всех странах и областях, которые были оккупированы германскими вооруженными силами с 1 сентября 1939 г., а также в Австрии, Чехословакии, Италии и в открытом море"), причем независимо от того, предъявлялись ли им обвинения по этим разделам в индивидуальном порядке.

Что речь идет действительно обо всех обвиняемых (независимо от предъявленных им в индивидуальном порядке обвиненией по конкретным пунктам), а не о корявой формулировке, относящейся к тем подмножествам обвиняемых, которых обвинили по конкретным пунктам, видно хотя бы из следующего диалога 30.04.1946:

Д-р. Дикс: Ваша светлость, это не только вопрос, но и проблема, и я хотел бы попросить обвинение разъяснить ее сейчас, поскольку она все еще нуждается в разъяснении даже после заявления г-на судьи Джексона. Если Трибунал считает, что сейчас не самое подходящее время, я могу поднять этот вопрос позже. Однако я считаю, что было бы правильно поднять этот вопрос сейчас.

Как мне кажется, в обвинительном заключении есть противоречие, и я хотел бы его прояснить, чтобы мы не расходились во мнениях в наших заключительных выступлениях.

Я могу сформулировать его довольно кратко. Речь идет о том, обвиняется ли д-р Шахт также в преступлениях против человечества, то есть не только в заговоре с целью ведения агрессивной войны, но и в типичных преступлениях против человечества, поскольку в этом вопросе отдельные фрагменты как обвинительного заключения, так и речи обвинения, в которой были представлены обвинения, расходятся. Я хотел взять на себя смелость указать на противоречивые места и попросить обвинение быть достаточно любезным, чтобы в будущем окончательно установить, обвиняется ли Шахт также по третьему и четвертому пунктам обвинительного заключения. Представляя обвинения, обвинение заявило (и это указывает на то, что обвинение ограничится пунктами один и два):

'Наши доказательства против обвиняемого Шахта ограничиваются планированием и подготовкой агрессивной войны и его участием в заговоре с целью агрессивной войны'.

Аналогичные заявления приведены на странице 3 справки по судебному процессу. Кроме того, в Приложении А к обвинительному заключению обвинения против Шахта ограничиваются пунктами 1 и 2. Однако на странице 1 обвинительного заключения мы находим следующее:

'... обвиняют в преступлениях против мира, в военных преступлениях, в преступлениях против человечности и в создании общего плана или заговора для совершения этих преступлений ...'.

Далее перечисляются все обвиняемые, включая обвиняемого Ялмара Шахта.

На странице 17 немецкого текста обвинительного заключения мы читаем:

'На основании всего вышеизложенного обвиняемые' - то есть все обвиняемые - 'повинны'.

То есть, все обвиняемые виновны по пунктам 1, 2, 3, 4. На странице 18 обвинительного заключения также говорится, что:

'Все обвиняемые совершили военные преступления между 1 сентября 1939 г. и 8 мая 1945 г. в Германии и во всех странах и областях, которые были оккупированы германскими вооруженными силами с 1 сентября 1939 г., а также в Австрии, Чехословакии, Италии и в открытом море'.

На странице 46 говорится следующее:

'Все обвиняемые совершили преступления против человечности в период до 8 мая 1945 г. в Германии' - и так далее.

Таким образом, некоторые части устного выступления и обвинительного заключения показывают, что обвинение ограничивает свои обвинения против Шахта пунктами 1 и 2, но в других отрывках не вызывает сомнений, что он также обвиняется в преступлениях против человечества.

Я думаю, что было бы полезно - это не обязательно делать немедленно, но я хотел в качестве меры предосторожности высказать это сейчас, - если бы в надлежащее время обвинение указало, в какой степени обвинения относятся к Шахту.

М-р судья Джексон: Ваша честь, ответ на этот вопрос займет всего одно мгновение, и я думаю, что перекрестный допрос - допрос не должен проходить под влиянием какого-либо заблуждения.

Во всех случаях и во всех документах, которые мне известны, обвиняемый Шахт обвинялся в том, что он виновен по первому пункту.

Пункт первый, как формулировка преступления, гласит:

'Общий план или заговор включал совершение преступлений против мира, выразившееся в том, что подсудимые планировали, подготовляли и вели агрессивные войны ... В своем развитии общий план или заговор охватывал военные преступления, выражавшиеся в том, что обвиняемые намечали и осуществляли бесчеловечные войны...'.

К ним относятся и преступления против человечества.

Мы утверждаем, что, хотя сам подсудимый Шахт не был на месте совершения этих отдельных злодеяний, он несет ответственность за каждое преступление, совершенное любым из подсудимых или их соучастников до того момента, когда он открыто порвал с этой организацией, с которой он был связан.

Таково наше убеждение, и доктор Дикс должен проводить свои допросы, исходя из того, что каждое обвинение - это обвинение против Шахта до того времени, когда он открыто и официально, так, чтобы кто-то знал об этом, отделился от компании, которой он решил сопутствовать.

То есть единожды приняв текст особого заключения "дословно", суд был бы обязан приговорить по разделам 3 и 4 всех подсудимых, чего, конечно, не произошло. А значит, принимая вину подсудимых по этим разделам, суд не принимал автоматически весь текст этих разделов и утверждение о том, что автоматически принимались и списки преступлений, перечисленные в этих разделах, ни на чем не основано.

Действительно, обвинение хотело, широко используя доктрину преступного заговора, предусматривающую коллективную ответственность, обвинить в той или иной форме всех обвиняемых во всех преступлениях. Но обвинители полагают, а МВТ располагает. Трибунал явно попытался свести использование доктрины заговора до минимума, что видно из самого приговора (в котором прямо отринуты перечисленные в обвинительном заключении заговоры по совершению военных преступлений и преступлений против человечности), так и, в частности, из обсуждений по катынскому делу во время процесса. Из протокола за 01.07.1946, во время обсуждения катынского вопроса:

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Доктор Зимерс, вы выступаете от имени подсудимого Дёница, или Редера?
ДР. ЗИМЕРС: Подсудимого Редера.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Ну, если только вопросы, которые вы собираетесь задать, не относятся конкретно к делу подсудимого Редера, Трибунал не готов выслушать дальнейшие вопросы. Этот вопрос был в целом освещен доктором Штамером, а также доктором Кранцбюлером. Поэтому, если вопросы, которые вы хотите задать, не относятся конкретно к делу Редера, Трибунал не будет вас слушать.
ДР. ЗИМЕРС: Господин Председатель, я просто предположил, что есть две причины, по которым я могу задать несколько вопросов: Во-первых, потому что сам Трибунал заявил, что в рамках заговора все подсудимые были соучастниками, а во-вторых, потому что согласно заявлениям обвинения гроссадмирал Редер тоже считается членом предполагаемых преступных организаций, Генерального штаба и ОКВ. Именно по этой причине я хотел бы задать один или два дополнительных вопроса.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Доктор Зимерс, если бы существовали какие-либо утверждения, которые каким-либо образом влияли на дело против подсудимого Редера, Трибунал, конечно, позволил бы вам задавать вопросы; но нет никаких утверждений, которые каким-либо образом связывали бы подсудимого Редера с утверждениями о Катынском лесе.
ДР. ЗИМЕРС: Я благодарен Трибуналу за это заявление, господин Председатель.
ДР. ЛАТЕРНЗЕР: Господин Председатель, могу ли я задать еще один вопрос? Могу ли я задать вопрос обвинению, кто должен быть назначен ответственным за Катынское дело?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я не предлагаю отвечать на вопросы такого рода.

Чуть позже:

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Доктор Кранцбюлер, от имени кого вы выступаете?
ФЛОТСКИЙ СУДЬЯ КРАНЦБЮЛЕР: От имени гроссадмирала Дёница, господин Председатель.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: В связи с этим преступлением гроссадмиралу Дёницу вообще не предъявлено никаких обвинений.
ФЛОТСКИЙ СУДЬЯ КРАНЦБЮЛЕР: Господин Председатель, эксгумации и связанная с ними пропаганда проводились в период, когда гроссадмирал Дёниц был главнокомандующим военно-морским флотом. Обвинение утверждает, что в это время гроссадмирал Дёниц был членом кабинета министров и участвовал во всех актах, принятых правительством. Поэтому я должен считать его причастным ко всем проблемам, возникшим в связи с Катынским делом.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Это означало бы, что мы должны были бы заслушать показания всех, кто был связан с правительством. А Трибунал уже указал в отношении адмирала Редера, что его дело не связано с этим вопросом. Только когда дело непосредственно связано с этим вопросом, защитникам отдельных обвиняемых разрешается проводить перекрестный допрос, помимо защитника обвиняемого, который вызывает свидетеля. Если есть какое-то предложение, которое вы хотите сделать адвокату, вызывающему свидетеля, вы можете сделать его ему, но вы не имеете права...

Таким образом, несмотря на предъявление Дёницу и Редеру обвинений по разделу 3 (в котором в искаженном виде описан и катынский расстрел), и на признание обоих подсудимых виновными по этому разделу, никакого отношения к катынскому расстрелу, по четкому высказыванию Трибунала, они не имели. Из этого автоматически следует, что признание виновности по разделам 3 и 4 не означало автоматического признания виновности во всех без разбора преступлениях, перечисленных в этих разделах в обвинительном заключении.

Из чего также автоматически следует, что, когда речь в приговоре касалась индивидуальной ответственности обвиняемых по разделам 3 и 4, они были признаны виновными лишь в тех конкретных преступлениях, которые прямо приписаны им в приговоре. Катынское преступление не упоминается ни в одном из индивидуальных приговоров ни в прямом, ни в косвенном виде, поэтому ни один из подсудимых не был признан ответственным за него в индивидуальном порядке.

Более того, чтобы быть присвоенным кому-то из подсудимых (даже по доктрине "заговора", то есть коллективной ответственности, которая была вышепроцитированным решением Трибунала сведена до минимума), катынское преступление должно было быть в первую очередь доказано, как совершенное немецкой стороной. Одного заявления обвинительного заключения недостаточно (это прямо проговорил профессор А. Трайнин, один из авторов Устава МВТ, во время конференции по созданию Устава МВТ, "обвинительное заключение не имеет фактической доказательной силы. Это всего лишь один из элементов для доказательства дела", Report of Robert H. Jackson, United States Representative to the International Conference on Military Trials, 1945, p. 275).

Но нигде в материалах процесса нет и намека на то, что Трибунал признал вину немецкой стороны за катынский расстрел. На процессе были представлены (и приняты судом, и затем официально опубликованы) противоречащие друг другу доказательства обеих сторон (включая свидетельские показания и заключения комиссий) и никакого разрешения этого "спора" со стороны МВТ не последовало.

Соответственно, и упоминание катынского преступления из обвинительного заключения в приговор не вошло даже неявным путем.

Более того, строго формально оно туда таким образом и не могло войти, поскольку представленные советской стороной доказательства в принципе не соответствовали формулировке обвинительного заключения, в которой была очевидная ошибка:

В сентябре 1941 года 11000 польских офицеров-военнопленных были убиты в Катынском лесу близ Смоленска.

В сообщении комиссии Бурденко, составляющем доказательное ядро советского обвинения, вообще ничего не говорится об 11000 польских офицеров-военнопленных, убитых в Катынском лесу. Там говорится, что "общее количество трупов по подсчету судебно-медицинских экспертов достигает 11 тысяч", при этом "одежда на трупах военнопленных свидетельствует об их принадлежности к офицерскому и частично к рядовому составу польской армии", и утверждается, что был "факт доставки в катынские могилы в большом количестве трупов расстрелянных немцами в других местах".

Более того, согласно сообщению, советская комиссия эксгумировала 925 трупов (на самом деле 1380). Если цифра 11000 трупов всех жертв (офицеров или нет, убитых в Катынском лесу или нет) взята с потолка (и потому не доказана), то ее по крайней мере можно хотя бы для вида "объяснить" какими-то очень грубыми оценками, основанными на предполагаемой площади и глубине могил. Но никакими самыми грубыми судебно-медицинскими оценками такого рода нельзя установить, что якобы оставшиеся нераскопанными примерно 10000 трупов принадлежали офицерам.

Таким образом, этот безалаберно сформулированный пункт обвинительного заключения чисто формально не подтверждается советским сообщением.

Одним словом, приговор МВТ не признал немецкую сторону виновной в катынском преступлении ни явно, ни косвенно.

Это подтвердил американский судья Ф. Биддл в своих мемуарах (F. Biddle, In Brief Authority, 1962, p. 417):

Доказательства перед нами были неясными и, как я сказал, не относились ни к одному из обвиняемых. Любые упоминания Катынского леса были опущены при обсуждении приговора.

(По логике отрицателей, если бы доказательства были неясными, об этом должно было быть упомянуто в приговоре. На самом деле неясные случаи просто опускались.)

Американский обвинитель в Нюрнберге Р. Джексон высказался в том же духе:

Вина в преступлении в Катынскому лесу не была установлена Нюрнбергским трибуналом [...] Трибунал не признал немецких подзащитных виновными в катынской бойне. Но и не оправдывал их прямо, поскольку приговор не упоминал Катынь.

Подтвердил это и британский обвинитель Дэвид Максвелл Файф (D. Maxwell Fyfe, Political Adventure: The Memoirs of the Earl of Kilmuir, 1964, p. 96):

В ходе судебного процесса британские, французские и американские обвинители оставили обвинения по Катыни полностью на усмотрение русских, и Трибунал отказался делать какие-либо выводы в своем решении относительно ответственности за убийства.

Никакие словесные манипуляции этого факта изменить не смогут, но рассмотреть казуистику отрицателей и внести ясность в некоторые темные моменты, тем не менее, может быть любопытно.

Аргумент: в приговоре не упомянуты многие другие преступления, доказательства которых приводились на процессе - это же не значит, что они не доказаны? И вообще, в приговоре нигде не говорится, что нацисты невиновны в катынском расстреле!

Это манипуляция, играющая либо на многозначности слова "доказаны", либо на эмоциях (как же так, ведь придется признать, что вина за то или иное известное преступление этим трибуналом юридически закреплена не была, а это ведь как-то нехорошо!).

Так вот, большинство преступлений, которые приговор не упомянул ни явно, ни неявно, действительно доказаны в историческом смысле (то есть были предоставлены достаточные для историков доказательства, виновность в них нацистов - исторический факт), но если они не упомянуты этим приговором явно или неявно, то они им не закреплены юридически. Это не означает фактическую невиновность нацистского режима по данным пунктам (то же, кстати, касается и катынского преступления), но это означает, что его виновность конкретно этим трибуналом по конкретно этим пунктам зафиксирована не была, как бы ни печален был бы для кого-то этот факт. Целью Трибунала не было доказывание всех упомянутых на процессе преступлений, а представление общей картины нацистского террора и вынесение приговоров конкретным главным военным преступникам, для чего было вполне достаточно части перечисленных во время процесса преступлений.

Перечисление всех преступлений и не было бы возможно, как об этом говорит сам приговор:

Доказательства относительно военных преступлений были колоссальными по объему и очень подробными. Невозможно в рамках данного приговора соответствующим образом вновь рассмотреть их или перечислить массу документальных и устных доказательств, которые были представлены на Суде.

Из этой формулировки, конечно, никак не следует, что МВТ юридически принял все неупомянутые в приговоре явно или неявно утверждения стороны обвинения о преступлениях нацистов. Это всего лишь констатация того, что сделать это было невозможно.

Вина нацистов за тот же Бабий Яр, раз уж был упомянут такой пример, зафиксирована многочисленными последующими процессами, в том числе Нюрнбергским процессом над айнзацгруппами, западногерманскими и советскими процессами. Так что в том, что она не зафиксирована приговором МВТ, нет никакой беды. А если бы и была, то эмоции в любом случае аргументом не являются.

Никакой абсурд из того факта, что МВТ юридически признал лишь часть преступлений, фигурировавших на процессе, не следует. Абсурд получается только если мы следуем логике отрицателей, по которой все детали официальных союзнических сообщений, предъявленных на процессе якобы юридически доказаны, даже если они не упоминаются в приговоре, коль скоро они не были опровергнуты этим приговором.

Дело в том, что документы эти полны неверных деталей, которые историками давно отвергнуты. Например, завышенные оценки числа жертв Аушвица, 4 млн (число завышено примерно в 4 раза; F. Piper, Ilu ludzi zginęło w KL Auschwitz: liczba ofiar w świetle źródeł i badań 1945–1990, 1992; в сам лагерь депортировано всего около 1,3 млн. чел.), и Майданека, 1,5 млн (число завышено минимум в 15 раз; T. Kranz, "Ewidencja zgonów i śmiertelność więźniów KL Lublin", Zeszyty Majdanka, 2005, t. 23, s. 7–53) из официальных советских сообщений, ставших, как и сообщение комиссии Бурденко, официальными доказательствами на процессе. Эти же опровергнутые цифры фигурируют в обвинительном заключении. Если следовать абсурдной логике фальсификаторов истории, то эти давно отвергнутые специалистами цифры все еще имеют юридическую силу.

Что касается неупоминания недоказанности вины нацистов за катынский расстрел, то нигде не сказано, что невиновность в отдельных рассмотренных на процессе эпизодах должна была быть упомянута. В приговоре должно было быть объяснено, почему обвиняемые виновны или невиновны по разделам 1-4 (они ведь обвинялись по ним), а не по конкретным эпизодам, затронутым на процессе. Для определения виновности по разделам 1-4 МВТ мог привлекать релевантные эпизоды, доказывающие вину по конкретным разделам, и опускать/не использовать сомнительные или опровергнутые эпизоды. Соответственно, катынский эпизод просто опустили за сомнительностью (как подтвердил судья Биддл). Какие эпизоды были использованы для определения вины по разделам - видно из индивидуальных приговоров.

Стоит также учесть, что несмотря на сильные доказательства нацистских преступлений, предоставленные обвинением, количество сомнительной информации было также немалым (что вполне естественно на процессах такого масштаба так близко к столь трагическим событиям, когда все еще "накалено"). Достаточно вспомнить, как обвинитель Смирнов 19.02.1946 заявил, что о существовании передвижных крематориев "свидетельствует эсэсовец Пауль Вальдман, принявший участие в одном из злодеяний немецких фашистов - в единовременном уничтожении 840,000 русских военнопленных в Заксенхаузене". Вальдман заявлял, что это произошло в конце лета 1941 г.: "Ежедневно приходило 8-10 составов, в каждом из них было 2800 человек. Итак, ежедневно поступало 28 000 русских военнопленных. Экзекуция продолжалась 30 дней" (документ СССР-52). Понятно, что даже если тогда точная цифра уничтоженных в Заксенхаузене в 1941 году советских военнопленных (по разным оценкам от 13 до 18 тысяч) известна не была, сам упомянутый порядок величины и невиданная даже в худших лагерях уничтожения "плотность" убийств потребовали бы гораздо больше доказательств, чем просто заявление одного нациста, и ни один адекватный суд никогда бы не признал эту бредовую цифру на таком основании. Но, естественно, в приговоре этот эпизод не подвергается сомнению - он просто не упоминается, хотя он и был официальной частью обвинения (о Вальдмане говорил не только Смирнов, но и Руденко в своей заключительной речи 29.07.1946, в разделе о Кейтеле, хотя у него 840000 военнопленных и превратились всего в "840").

Разве суду надо было по каждому такому сомнительному эпизоду писать, что он не доказан? Это выглядело бы не только комичным, но и раздуло бы весь приговор. Понятно, что никто этого делать не стал бы. И уж понятно, что, зная чувствительность советской стороны по этому вопросу, другие судьи не пошли бы на такой шаг, гарантировавший скандал.

С другой стороны, неупоминание катынского эпизода совершенно не сочетается с якобы признанием МВТ немецкой вины. Ведь это был один из самых видных и спорных эпизодов процесса, на него потратили два дня и много нервов. Понятно, что если бы Трибунал был уверен в виновности немцев, то об этом было бы упомянуто как минимум в общей части приговора о нацистском терроре, тем более, что эпизод был с самого начала так важен для советской стороны (которая изначально настояла на включении своего текста (но с числом 925 военнопленных) в обвинительное заключение, несмотря на сомнения других обвинителей, которые, впрочем, мало что могли сделать, поскольку преступления на оккупированных советских территориях официально прорабатывало именно советское обвинение; потом, в самый последний момент, советская сторона решила изменить число на 11000, несмотря на то, что текст уже был разослан в газеты, что опять же вызвало большое смущение у других обвинителей, которые также боялись задержки начала процесса, но опять же ничего поделать не могли, поскольку Руденко мог отозвать свою подпись с английской версии, см. S. Alderman, "Negotiating the Nuremberg Trial Agreements, 1945", in R. Dennett, J. Johnson (eds.), Negotiating with the Russians, 1951, pp. 96, 97; F. Hirsch, Soviet Judgment at Nuremberg, 2020, p. 102; T. Taylor, The Anatomy of the Nuremberg Trials. A Personal Memoir, 1992, pp. 117, 124, 125).

Также непонятно, что же именно, согласно этой псевдологике, имеет юридическую силу посредством воображаемого молчаливого признания Трибуналом: картина катынского преступления, изложенная в сообщении комиссии Бурденко или несовместимая с ней версия из обвинительного заключения, о чем уже было сказано выше? Но проблемы возникают в обоих случаях.

Всех военнопленных в Катынском лесу захоронено значительно менее половины упомянутого в обвинительном заключении числа. Найти большинство трупов было в интересах обеих сторон, дававших завышенные оценки, но найти могилы, которые позволяли бы выйти за пределы 4,5 тыс. тел, никому не удалось. Если бы в Катыни действительно в дополнение к раскопанным немцами трупам находились еще не менее 6,8 тыс. тел офицеров, расстрелянных в сентябре 1941 г. и нетронутых немецкой комиссией (что так или иначе помогло бы доказать немецкую провокацию либо путем нахождения значительного числа документов позднее весны 1940 г., либо фиксацией вмешательства в захоронения, например разрезов на одежде для изъятия документов и нарушения жировосковой склейки между трупами, при том что официально немцы эти могилы не обследовали), приоритетом советской стороны был бы поиск этих неизвестных гигантских могил (на что у нее было несколько месяцев), а не повторное обследование трупов из новых братских могил, устроенных немцами.

Если cчитать верной версию обвинительного заключения, то возникает совсем уж комический казус. Ведь согласно внутренней советской статистике военнопленных, офицеров могло пропасть заведомо менее 8,5 тыс. То есть в таком случае предлагается считать юридически доказанным часть обвинительного заключения, откровенно ложную не только с точки зрения действительно доказанных фактов о катынском преступлении (военнопленных расстрелял НКВД по решению Политбюро), но и с точки зрения сообщения комиссии Бурденко, и с точки зрения внутренней советской статистики.

Аргумент: статья 21 Устава МВТ говорит о том, что "Трибунал также будет принимать без доказательств официальные правительственные документы и доклады Объединенных Наций, включая акты и документы комитетов, созданных в различных союзных странах для расследования военных преступлений", значит советский катынский доклад был официально принят как доказательство, суд его в приговоре не опроверг, и тем самым официально признал немецкую вину.

Тут уже скорее не манипуляция, а просто невежество. Впрочем, советская делегация на процессе примерно так и представляла себе логику статьи 21, еще и утверждая, что подсудимые вообще не имели права оспаривать такие официальные документы. Но если бы у советской стороны получилось бы отстоять такую дикую точку зрения, процесс превратился бы в фарс наподобие инсценированных Московских процессов 1930-х гг. Какой в нем был бы смысл, если нельзя оспаривать свою вину, которая якобы автоматически доказывается докладами госкомиссий? Но МВТ осадил поборников сталинского "правосудия" (Н. Лебедева (сост.), СССР и Нюрнбергский процесс. Неизвестные и малоизвестные страницы истории, 2012, с. 412-417):

12 марта 1946 г.
Нюрнберг
Дворец юстиции
ПРОТОКОЛ
ОРГАНИЗАЦИОННОГО ЗАСЕДАНИЯ
МЕЖДУНАРОДНОГО ВОЕННОГО ТРИБУНАЛА
от 12 марта 1946 г.
Присутствуют все Члены Трибунала и их Заместители.

[...]

Судья НИКИТЧЕНКО: одно из оснований, выдвинутых полковником ПОКРОВСКИМ, не имеет значения — это вопрос о местонахождении свидетелей.

Основной вопрос заключается в том, возможна ли проверка документов, принимаемых Трибуналом согласно ст. 21 Устава без доказательств.

Если мы допустили бы проверку таких документов, а в статье 21-й дается особое указание на документы, составленные Комиссиями государств Объединенных Наций, то отвлеклись бы от рассмотрения настоящего дела в отношении обвинений, которые по нему выдвинуты, занявшись вопросом о том, имел ли место факт или обстоятельства его сопровождавшие в том виде, как это сообщено Комиссией в Лондоне или какой-либо другой Комиссией государств Объединенных Наций.

Поэтому я предлагаю вынести решение, а это принципиальное решение, на основании статьи 21-й и отклонить ходатайство.

Судья ЛОРЕНС: при всем своем уважении к Генералу я не могу рассматривать таким образом ст. 21-ю. В ней сказано, что такого рода документы принимаются без доказательства, но это не значит, что они являются неопровержимыми доказательствами. Конечно, рассмотрение контр-доказательств займет время, но из этого не следует, что защита не может попытаться (а я сомневаюсь, что ей это удастся) доказать, что факт, сообщенный Правительственной Комиссией, неправилен. Мы не можем препятствовать в этом защите, на это у нас не имеется оснований.

Судья НИКИТЧЕНКО: я не знаю, как Вы оцениваете смысл статьи 21-й, но считаю, что такие документы, как правительственные документы, доклады Правительств государств Объединенных Наций и доклады Комиссий этих государств, принимаются без доказательства. И составители текста имели под этим ввиду, что они не могут оспариваться. В этом суть принятия без доказательства. Иначе не имело бы смысла вводить эту статью и вносить понятие «принять без доказательства».

Судья БИДДЛ: мне, при моем большом уважении к Генералу, кажется, что этот вопрос даже не нуждается в объяснении.

В статье 21-й сказано лишь о том, как представлять эти документы, но не говорится, что нельзя их опровергать.

В правительственные документы включают и показания отдельных лиц, например, солдат-очевидцев. Неправильно толкование ст. 21-й, при котором другим лицам не разрешается говорить обратное. Нельзя сказать подсудимому: вы не можете опровергать этот документ.

Впоследствии мы сможем сказать, что внушительный доклад Советской комиссии не позволяет считать убедительными показания швейцарского профессора.

Судья Де ВАБР солидаризируется с мнением Судьи ЛОРЕНСА и Судьи БИДДЛА и указывает, что даже общеизвестные факты, которые принимаются без доказательства, могут быть ошибочными и поэтому нельзя запрещать опровергать их. Это же относится к правительственным документам И докладам правительственных Комиссий, которые Трибунал будет рассматривать как «аутентичные доказательства».

(Судья Де ВАБР цитирует французский перевод ст. 21-й Устава.)

Судья НИКИТЧЕНКО: в том случае, когда речь идет об общеизвестных исторических фактах, Трибунал принимает их без доказательства, признает их доказанными. Я считаю, что Трибунал не может допускать опровержения общеизвестных фактов.
Далее. Трибунал принимает без доказательства, а не «как доказательство», как сказал г-н Де ВАБР, правительственные документы и доклады правительственных Комиссий. Это значит, что и они не могут оспариваться.

Судья Де ВАБР указывает на расхождение во французском и русском тексте ст. 21 Устава.

Ст. 21 Устава Международного Военного Трибунала (перевод с французского).

Трибунал не будет требовать приведения доказательства общеизвестных фактов и примет их без доказательства. Он будет также рассматривать как аутентичные доказательства документы и официальные доклады Правительств Объединенных Наций, в том числе и документы и доклады, составленные Комиссиями, которые были созданы в различных союзных странах для расследования военных преступлений, а также протоколы заседаний и решения военных или других Трибуналов какой-либо из Объединенных Наций.

Судья НИКИТЧЕНКО: оглашает русский текст ст. 21-й, который совпадает с английским и расходится с французским:

Статья 21. Трибунал не будет требовать доказательств общеизвестных фактов и будет считать их доказанными. Трибунал также будет принимать без доказательств официальные правительственные документы и доклады Объединенных Наций, включая акты и документы комитетов, созданных в различных союзных органах для расследования военных преступлений, протоколы и приговоры военных или других трибуналов каждой из Объединенных Наций.

Английские и американские члены Трибунала заявляют, что русский текст совпадает с английским.

Судья БИДДЛ поддерживает мнение, высказанное Судьей Де ВАБРОМ в отношении толкования статьи 21-й.

Судья ФАЛЬКО усматривает под документом, принимаемым без доказательства, лишь документ, который, взятый самостоятельно, является доказательством и не требует каких-либо дополнительных доказательств в форме письменных или устных показаний и т.п. Но из этого не следует, что такого рода документ нельзя оспаривать.

Судья ЛОРЕНС делает ссылку на ст. 19 Устава для подтверждения ранее выдвинутого им положения.

Судья НИКИТЧЕНКО: статья 19 не противостоит ст. 21-й и не исключает ее. В 21-й статье говорится об общеизвестных фактах, официальных правительственных документах, документах правительственных Комиссий по расследованию военных преступлений, протоколах и приговорах Трибуналов. В ней сказано, что они принимаются без доказательства.

Судья БИРКЕТТ: я хорошо понимаю аргументы Генерала. Они частично состоят в том, что правительственные акты и приговоры других Трибуналов не могут оспариваться.

Но предположим, что спустя некоторое время после вынесения приговора установлено, что была допущена ошибка. Разве это не может быть использовано подсудимым для изменения приговора?

Судья НИКИТЧЕНКО: может в том случае, если приговор отменяется соответствующей компетентной инстанцией.

Судья ПАРКЕР: я соглашаюсь с формальными доводами Г-на Председателя, Судьи БИДДЛА и Судьи Де ВАБРА, но хочу обратить внимание Трибунала на ст. 16 6. Лишение подсудимого права на защиту является лишением его права предъявлять доказательства в свою защиту.

Я хочу подкрепить сказанное следующим соображением: Обвинение могло и не касаться вопроса о расстреле в Катынском лесу. Оно использовало этот вопрос и предъявило по нему доказательство. Этот пункт обвинения уже опубликован в прессе. Защита ссылается на лиц, опровергающих его.

Если мы запретим подсудимым прибегнуть к помощи свидетелей, следовательно, мы не предоставим им права на защиту.

Судья Де ВАБР считает, что недопущение свидетелей не соответствовало бы положениям международного права и вызвало бы неблагоприятную реакцию у общественного мнения.

Нам не следует умалять ту историческую задачу, которая на нас возложена.

Судья ВОЛЧКОВ возражает Судье Де ВАБРУ, говоря, что ни одна судебная инстанция не может оспаривать документы другой инстанции. Именно это находится в соответствии с международным правом. Например: решение французского суда не может оспариваться английским судом.

Если понимать принятие правительственных документов без доказательства не как принятие документов, не подлежащих оспариванию, значит признавать за правительствами лишь право представлять доказательства.

Не в этом смысл 21-й статьи.

Представители 4-х правительств, подписавшие Устав, исходили из того, что правительственные документы являются актами суверенных государств.

В 21-й статье вопрос о суверенности государства, его авторитете не находится в противоречии с правами подсудимых на защиту. Акт суверенного государства не может быть опровергнут 2—3 свидетельскими показаниями.

Здесь речь идет не об отдельном обсуждаемом факте, а о придании силы документу суверенного государства. Государства, которые подписали настоящий Устав, согласились, что акты суверенных государств неопровержимы и не могут оспариваться. Именно в этом суть вопроса, а не в том, вызвать или не допустить 2-3-х свидетелей.

Судья БИДДЛ предлагает провести голосование.

Судья НИКИТЧЕНКО: я считаю, что вопрос об изменении Устава не подлежит рассмотрению Трибунала, и не могу участвовать в голосовании.

Судья БИДДЛ: я согласен с этим, но в данном случае имеется в виду толкование Устава.

Судья ЛОРЕНС: мы должны подвергать Устав толкованию, без чего мы не можем двигать процесс. Вызывает сожаление то, что имеется расхождение в толковании, но в таком случае мы можем решать.

Судья НИКИТЧЕНКО: мы можем решать, но не по вопросу об Уставе, не по вопросу о статье 21-й, смысл которой не подлежит сомнению.

Судья БИДДЛ: как же поступить в таком случае?

Судья НИКИТЧЕНКО: я считаю, что вопрос о том, принимаются перечисленные в статье 21-й документы без доказательства или нет, вообще не подлежит рассмотрению.

Судья БИДДЛ: я предлагаю голосовать по ходатайству защитника Штамера. Вы не возражаете, Генерал?

Судья НИКИТЧЕНКО: я считаю, что до рассмотрения ходатайства следует разрешить основной вопрос: правильно ли, что официальные правительственные документы не подвергаются проверке.

Судья БИДДЛ: как же голосовать в таком случае по ходатайству?

Судья НИКИТЧЕНКО: если будут различные мнения по этому вопросу, я не смогу участвовать в решении по ходатайству. Если же согласимся, то, руководствуясь статьей 21-Й, примем решение в отношении ходатайства.

Судья БИДДЛ: но я ни при каких обстоятельствах не могу с Вами согласиться!

Судья НИКИТЧЕНКО: как и я не могу согласиться с Вами. Я не могу связывать себя решением, если оно принимается в нарушение Устава. У меня нет права принимать такие решения.

Судья ЛОРЕНС: но каждый вопрос о толковании Устава должен быть решен самим Трибуналом. Мы в праве на это.

Судья НИКИТЧЕНКО: в Уставе написано одно, решается же другое.

В статье 21-й сказано: «без доказательства», а обсуждается вопрос об оспаривании доказательства. Это явно противоречит Уставу.

Судья БИДДЛ: таково Ваше мнение. Я предлагаю голосовать по ходатайству Штамера. Я за удовлетворение ходатайства.

Судья Де ВАБР и Судья ЛОРЕНС высказываются за удовлетворение ходатайства.

Судья НИКИТЧЕНКО: я не принимал участия в голосовании и прошу записать, что не принимал участия в голосовании, так как на обсуждение был поставлен вопрос, находящийся в явном противоречии с толкованием 21-й статьи Устава.

Судья ЛОРЕНС: мы сообщим защитнику, что будут предприняты меры для обнаружения свидетелей.

Судья БИДДЛ: следует установить местонахождение хотя бы двоих и указать защитнику, что он ограничивается в вызове по этому вопросу теми свидетелями, которые им были указаны в ходатайстве.

Судья ЛОРЕНС: таким образом, если мы установим местонахождение 5 указанных защитником лиц и профессора Навиля, мы их вызовем в качестве свидетелей.

Быть может, Генерал НИКИТЧЕНКО хочет продиктовать замечание, которое будет сделано в протоколе?

Судья НИКИТЧЕНКО (диктует):

Я делаю заявление о том, что не могу принимать участия в голосовании, так как обсуждение и постановка на разрешение Трибунала вопроса о том, что официальные правительственные акты могут оспариваться, находится в явном противоречии со статьей 21-й Устава.

Судья БИДДЛ: во всяком случае, надо отдать должное Генералу, он ясно излагает свою точку зрения.

Решение Трибунала: удовлетворить два дополнительных ходатайства защитника подсудимого Геринга д-ра Штамера о вызове свидетелей.

Итак, спор был по сути о том, говорила ли статья 21 о доказательной силе документов или о процедуре принятия официальных документов как доказательств (не путать с доказанными фактами!) без обычной волокиты, вроде вызова для свидетельства под присягой авторов этих документов, экспертов, цитируемых в них и т. д. для доказательства их аутентичности (не путать с достоверностью), что было практически невозможно в процессе такого масштаба и затянуло бы его на многие годы.

Почему возник этот спор? Здесь не обойтись без обсуждения проблемы толкования юридических терминов. Фраза статьи 21 "Трибунал также будет принимать без доказательств..." переведена с английского оригинала, в котором значится: "It shall also take judicial notice of...". Слова "без доказательств" не появляются в английском тексте, но "judicial notice" это процесс принятия судом некоей информации к сведению действительно без предоставления доказательств (что бы это ни значило в каждом конкретном контексте).

Но существовали тогда и существуют сейчас различные толкования этого термина. Для принятой судом к сведению фактической информации существовали две интерпретации относительно ее неопровержимости. По одной таковая информация являлась неопровержимым фактом и не могла оспариваться сторонами, по другой - все же могла (то есть информация одной из сторон принималась бы судом изначально без процесса доказывания в ходе процесса, но могла бы быть опровергнута в ходе процесса), то есть догматизм советской стороны по данном вопросу был неуместен (E. M. Morgan, "Judicial Notice", Harvard Law Review, 1944, vol. 57, no. 3, pp. 279ff.; J. S. Strahorn Jr., "The Process of Judicial Notice", Virginia Law Review, 1928, vol. 14, no. 7, p. 562). Эта двойственность осталась до сих пор: в современном американском своде законов "Федеральные правила доказывания" judicial notice считается неопровержимым в гражданских федеральных процессах, но не считается таковым в уголовных.

В самых простых случаях judicial notice применяется для принятия к сведению судом таким очевидных фактов, как то, что Луна - спутник Земли, алкоголь, как правило, вызывает опьянение, а Париж - столица Франции. Для этого в суд не надо вызывать экспертов или свидетелей. Понятно, что есть и более сложные случаи.

Например, существует довольно специфическое использование judicial notice для приобщения документов к материалам процесса путем признания их аутентичности без обязательного принятия правдивости их содержания. В таком случае информацией, принимаемой судом к сведению, становится по сути лишь утверждение об аутентичности некоего источника, но формулировка может использоваться в отношении всего документа.

Этот момент не всегда известен даже носителям языка, и уж тем более перевод judicial notice просто как "без доказательств", да еще в той же статье, где эта концепция применяется и к общеизвестным фактам, ведет к еще большей путанице в других языках, поскольку доказательства доказательствам рознь.

Как это выглядит на практике можно увидеть в различных судебных решениях. Например, в апелляционном решении Jonathan Woodner Co. v. Adams, 534 A. 2d 292, 297 (1987) читаем:

Вуднер утверждает, что судья первой инстанции ошибся, не приняв к сведению [take judicial notice] все судебное решение Джойнера и не разрешив зачитать присяжным изложение обстоятельств дела, содержащееся в решении. Хотя верно, что "наиболее часто судебное принятие к сведению [judicial notice] установленных фактов используется при принятии к сведению [noticing] содержания судебных протоколов" [...], это не обязательно означает, что суд должен таким образом принимать к сведению [notice] истинность всех фактов, которые утверждаются в этих протоколах.

В United States v. American Telephone & Telegraph Co., 83 F.R.D. 323, 334 n. 25 (1979)):

Соответственно, до 23 июля 1979 года каждая сторона должна определить и вручить другой стороне список судебных, административных и законодательных материалов, которые она желает, чтобы Суд принял к сведению [to judicially notice]. Каждая сторона также должна указать, в каком объеме и с какой целью эти материалы должны быть приняты к сведению [noticed].[25]

[25] Принятие к сведению [Notice] этих документов, скорее всего, будет ограничено фактом их существования, а не истинностью содержащихся в них сведений.

В апелляционном решении Gray v. Reclamation Dist. 1500, 174 Cal. 622, 648 (1917) было указано, что "отчеты Калифорнийской комиссии по отходам и отчеты инженеров штата были приняты законодательными актами штата. Суд принимает их к сведению [takes judicial notice of them]". Это решение было упомянуто в более позднем апелляционном решении в таком контексте (Beckley v. Reclamation Board, 205 Cal. App. 2d 734, 741 (1962)):

Ответчики попросили суд не принимать во внимание некоторые утверждения в жалобах, которые, по их словам, противоречат "фактам", изложенным в двух упомянутых выше отчетах Калифорнийской комиссии по отходам (и других дополнительных отчетах). Мы полагаем, что их позиция заключается в том, что как только утверждение нанятого государством инженера попадает в официальный отчет, оно становится неоспоримым и недоступным для состязательного процесса или судебного решения.

[1a] Конечно, верно, что суды принимают к сведению [take judicial notice of] все научные и общеизвестные факты [...], а также отчеты Калифорнийской комиссии по мусору, упомянутые выше (Gray v. Reclamation Dist. 1500, 174 Cal. 622, 648 [163 P. 1024]); то есть, мы принимаем к сведению [take judicial notice of] тот факт, что отчеты были сделаны, и их содержание. Однако мы не принимаем к сведению [take judicial notice], что все сказанное в них является правдой. [...]. Эти отчеты основаны на исследованиях, проведенных инженерами, с мнениями и выводами, сделанными на основе этих исследований. Но инженеры не являются непогрешимыми, и все утверждения, содержащиеся в отчетах, даже если они заявлены как факты, не являются неопровержимыми. [...] Утверждение о незыблемости заявлений в официальных документах означало бы отказ судов от ответственности в пользу вынесения решений просто по усмотрению инженеров.

Это решение было в свою очередь упомянуто в апелляционном решении Love v. Wolf, 226 Cal. App. 2d 378, 403 (1964):

Часть стенограммы исследования хлоромицетина на слушаниях так называемого "Комитета Кефовера" Сената США была принята в качестве доказательства после упорных возражений. Допустимость доказательства отстаивается на двух основаниях: (1) что это официальный документ, который суд может принять к сведению [take judicial notice], и (2) что он содержит заявления против интересов, сделанные некоторыми сотрудниками компании Parke-Davis. Эти доказательства не должны были быть допущены. [...] Хотя суды принимают к сведению [take judicial notice of] государственные документы, мы не принимаем к сведению [take judicial notice of] истинность всех изложенных в них вопросов. (Beckley v. Reclamation Board, 205 Cal.App.2d 734, 741 [ 23 Cal.Rptr. 428]).

В Stasiukevich v. Nicolls, 168 F.2d 474, 479 (1948) читаем:

Действительно, суд может надлежащим образом принять к сведению [take judicial notice of] этот доклад без его официального представления в качестве доказательства. Но хотя суд может принять доклад в качестве доказательства или принять к сведению [take judicial notice of] его существование и содержание, это не означает, что суд должен принять выводы, содержащиеся в докладе, как неоспоримую истину; выводы являются лишь доказательством утверждаемых фактов.

Более того, есть недвусмысленные примеры такого использования во время самого Нюрнбергского процесса. Говоря о ремилитаризации Рейнской области, обвинитель Максвелл Файф сказал:

Я не собираюсь предъявлять его в качестве доказательства, но просто обращаю внимание Трибунала на документ, который он может принять к сведению в судебном порядке [take judicial notice], поскольку он был опубликован германским государством, - меморандум от 7 марта 1936 года, в котором содержится их версия об этом нарушении.

То же про аншлюс Австрии:

Опять же, таким же образом, прокламация Гитлера в отношении Австрии, предыстория которой была рассмотрена моим другом, г-ном Олдерманом, прилагается как TC-47. Я не намерен зачитывать ее, поскольку опять Трибунал может принять к сведению [take judicial notice of] эту публичную прокламацию.

Понятно, что речь в принципе не могла идти о принятии за правду гитлеровских оправданий, а лишь об их аутентичности.

Далее. Обвинитель Додд:

И сейчас я прошу суд принять к сведению [take judicial notice of] газету "Фёлькишер беобахтер" от 21 января 1939 года. Обвинитель Олдерман: Первым официальным союзом между гитлеровской Германией и японским правительством стал Антикоминтерновский пакт, подписанный в Берлине 25 ноября 1936 года. Это соглашение, по своей сути, было направлено против деятельности Коммунистического Интернационала. Впоследствии, 6 ноября 1937 года, к нему присоединилась Италия.

Я прошу Трибунал принять к сведению [take judicial notice of] эти официальные государственные документы в соответствии со статьей 21 Устава.

Обвинение просило суд принять к сведению целые тома документов. Олдерман:

В тот же день, 17 марта 1939 года, исполняющий обязанности государственного секретаря правительства Соединенных Штатов опубликовал заявление, которое я представлю в качестве доказательства - и предлагаю суду принять к сведению [take judicial notice of] весь том - документ 2862-PS в качестве доказательства USA-122, который является выдержкой из официального тома под названием "Мир и война: внешняя политика Соединенных Штатов, 1931-1941", изданного за печатью Государственного департамента Соединенных Штатов Америки.

Понятно, что речь не шла о признании неоспоримыми утверждений во множестве официальных американских документов с 1931 по 1941 гг.

Одним словом, концепция "судебного принятия к сведению без доказательств" не так тривиальна и, возможно, советские судьи и обвинители не слишком разбирались в англо-американском праве, чтобы знать такие нюансы (профессор А. Трайнин, один из авторов Устава, был "озадачен" термином "judicial notice", Report of Robert H. Jackson..., p. 191). Они апеллировали к определенной, удобной им интерпретации русскоязычного текста Устава - сказано "без доказательств", значит вообще без доказательств, даже после принятия документа, а значит и документ неоспорим - ведь иначе обвинению пришлось бы все же предъявлять доказательства; сказано "приняты", значит приняты - "со всеми потрохами". Абсурдность последствий для процесса их не смущала, хотя была очевидна западным делегациям. Так, помощник Джексона Телфорд Тейлор писал (T. Taylor, The Anatomy of the Nuremberg Trials. A Personal Memoir, 1992, p. 469): Очевидно, что в соответствии со статьей 21 "комитеты, созданные ... для расследования военных преступлений" включали доклад советской Специальной комиссии 1944 года, который, таким образом, имел право на "судебное принятие к сведению" [judicial notice] Трибуналом о его содержании и которому был бы придан такой доказательный вес, какой Трибунал сочел бы нужным. Но гневная жалоба Никитченко заключалась в том, что статья 21 должна быть истолкована как придающая непреложный вес таким документам, так что доказательства обратного не могли бы быть заслушаны Трибуналом. На этом основании обвиняемым было бы запрещено оспаривать заключение советской комиссии о том, что немцы виновны в Катынском расстреле. Это было нелепое толкование статьи 21, и Катынь во второй раз создала очень щекотливую ситуацию в Трибунале.

Действительно, что изначальное принятие государственного документа без процесса доказывания его аутентичности в суде (то есть "без доказательств"), чтобы избежать волокиты, вполне удовлетворяет требованию статьи 21 (независимо от того, будет ли после оспорено содержание документа и возникнет ли нужда предъявить доказательства, не связанные с изначальным принятием документа судом) и что документ может быть "принят" в смысле принятия его как одного из доказательств на процессе, а не принятия его содержания в качестве абсолютной истины, советская сторона проигнорировала.

Но может быть они все понимали, но все равно настаивали на своем, потому что это им было выгодно. Дело в том, что во время обсуждения черновиков Устава, в котором принимали участи А. Трайнин и И. Никитченко, не было и намека на догматическую советскую интерпретацию.

17.07.1945 обсуждался черновик Устава, в котором нынешняя статья 21 была в несколько иной формулировке представлена статьями 21 и 22 (Report of Robert H. Jackson..., pp. 208, 209):

21. Трибунал не будет требовать доказательств общеизвестных фактов и будет считать их доказанными [take judicial notice thereof].

22. Акты и документы комитетов, созданных в различных союзных странах для расследования военных преступлений, будут иметь такую же доказательную силу, как акты и документы, созданные комитетом, созданным согласно статье 15 данного Устава.

В статье 15 был описан "Комитет для расследования и обвинения главных военных преступников", состоявший из главных обвинителей. Понятно, что о неоспоримости доказательств, предоставленных ими, речь не шла. Эта статья соответствует окончательным статьям 14 и 15. Вот как шло обсуждение 17.07.1945 (ibid., p. 274):

СЭР ДЭВИД МАКСВЕЛЛ ФАЙФ. Между нами нет разногласий по сути, вопрос лишь в том, чтобы найти слова. Перейдем к пункту 21? 22? Номер 22, я думаю, важен, потому что это позволит малым Союзникам представить нам официальные отчеты, которые могут быть полезны.

МР. СУДЬЯ ДЖЕКСОН. Но как мы относимся к обвинительному заключению с точки зрения доказательной силы? Как я понимаю, здесь признается доказательная сила обвинительного заключения, которое в нашей системе, конечно, не имеет доказательной силы. Другими словами, это принятие континентальной системы в отношении доказательной силы отчета прокурора, и я действительно думаю, что если мы собираемся принять ее, мы должны принять континентальную систему открыто, чтобы я мог сказать своим людям: "Мы судим континенталов и судим их по континентальной системе".

ПРОФЕССОР ТРАЙНИН. Обвинительное заключение не имеет фактической доказательной силы. Это всего лишь один из элементов для доказательства дела.

ПРОФЕССОР ГРОС. Есть две вещи, которые не ясны в 22. Первая - доказательства используются кем? Обвинительной комиссией или Трибуналом? Это должно быть сказано.

ПРОФЕССОР ТРАЙНИН. Возможно, не только прокурорами, но и защитниками.

ПРОФЕССОР ГРОС. Мы должны попросить комиссии прислать свои отчеты.

ПРОФЕССОР ТРАЙНИН. Это для того, чтобы указать, кому национальные комиссии должны направлять свои документы. Вся цель этого пункта - просто показать, что документы, полученные от национальной комиссии, будут иметь точно такую же доказательную силу, как и документы, подготовленные обвинением. В этом весь смысл - просто сказать, что Трибунал сам будет рассматривать их силу по получении, так же как он будет оценивать любые доказательства, представленные или включенные в обвинение.

СЭР ДЭВИД МАКСВЕЛЛ ФАЙФ. Можем ли мы повторить это предложение?

МР. ТРОЯНОВСКИЙ. "... принимаются Трибуналом в качестве доказательств и имеют такую доказательную силу, как ее определит Трибунал".

ПРОФЕССОР ТРАЙНИН. Председатель в самом начале указал, что эта статья важна. Поэтому зачем ее менять? В своем нынешнем виде она вполне ясна.

СЭР ДЭВИД МАКСВЕЛЛ ФАЙФ. Я думал, что она была неясной, и мы пытались ее прояснить.

ПРОФЕССОР ТРАЙНИН. Конечно, какую ценность будут иметь документы, если они не имеют никакой ценности? И поэтому каждый документ, который представляется Трибуналу, имеет достаточную ценность, чтобы быть рассмотренным. Затем Трибунал рассмотрит, какова эта ценность, чтобы сказать, являются ли они достаточным доказательством или нет.

СЭР ДЭВИД МАКСВЕЛЛ ФАЙФ. Именно это я и хотел сказать - что они будут получены в качестве доказательств, а затем Трибунал определит их ценность. Или они будут иметь такую же доказательную силу, как и акты комитета.

МР. ОЛДЕРМАН. Мы так и не решили, какую доказательную силу будут иметь эти акты.

ГЕНЕРАЛ НИКИТЧЕНКО. Так же неопределенную, но равную с документами.

МР. СУДЬЯ ДЖЕКСОН. Сложность этого положения, как я его вижу, заключается в том, что, в конце концов, мы должны иметь здесь слова, которые что-то означают для нас. На мой взгляд, это все равно, что дать обещание, которое обязательно будет нарушено. Мы не можем сказать, что что-то имеет такую же силу, как и то, что не имеет никакой силы, не оставляя себя под подозрением. Мы все согласны, что обвинительное заключение не имеет доказательной силы, и сказать, что отчет Комиссии по военным преступлениям будет иметь такую же доказательную силу или такую же ценность, как то, что не имеет доказательной силы, - это использование английского языка, которое я не представляю, как мы могли бы объяснить нашей профессии. Я не смог бы. Нам нужно положение о том, что документы, подготовленные Комиссией по военным преступлениям и Чрезвычайной комиссией России - и я думаю, что мы также должны включить другие протоколы других судебных процессов - должны быть приняты в качестве доказательств по данному делу, и что их вес должен быть определен Трибуналом.

МР. ТРОЯНОВСКИЙ. Русский термин здесь - "судебная ценность". [judicial value]

МР. СУДЬЯ ДЖЕКСОН. Как только что-либо принимается в качестве доказательства, вес становится вопросом для Трибунала. Эти материалы должны быть приняты в качестве доказательств, и мы должны предусмотреть другие документы, которые были включены в наш другой черновик. Например, у нас есть основания полагать, что Франка будут судить, и в ходе этого процесса будет представлено большое количество доказательств, которые будут иметь ценность. Я думаю, что эти материалы должны быть приняты Международным трибуналом.

СЭР ДЭВИД МАКСВЕЛЛ ФАЙФ. Мне кажется, есть два момента: во-первых, убедиться, что они будут приняты Трибуналом в качестве доказательств, что подразумевает, что Трибунал определит их ценность; и, во-вторых, мы должны включить, как предлагает господин судья Джексон, протоколы судебных процессов, которые уже состоялись. Есть ли возражения против второго, относительно включения протоколов уже состоявшихся судебных процессов?

ГЕНЕРАЛ НИКИТЧЕНКО. Нет возражений.

МР. СУДЬЯ ДЖЕКСОН. И другие документы, упомянутые в нашем списке - мы хотим сделать его как можно более широким для включения документов.

СЭР ДЭВИД МАКСВЕЛЛ ФАЙФ. Я думаю, что мы должны увидеть переработанный проект и увидеть его завтра утром. Должны ли мы?

ПРОФЕССОР ГРОС. Могу ли я предложить включить его в статью 21?

МР. ОЛДЕРМАН. Это в реальности относится к "судебному принятию к сведению [judicial notice]".

На этом обсуждение этого пункта заканчивается, но тот факт, что именно Олдерман подготовил следующий черновик (ibid., p. 282), и именно он в этом протоколе подает идею, что предоставление официальных документов должно происходить с использованием процедуры судебного принятия к сведению, не подумав о том, какую ненужную путаницу это может вызвать, намекает на то, что он и был автором окончательной формулировки (которую судья Биддл назвал "неудачной", F. Biddle, In Brief Authority, 1976, p. 414). При этом вопрос относительно этой статьи Устава почему-то в оставшееся время подробно не обсуждался. Но из стенограммы ясно, что ни о какой бесспорности предоставленных государствами документов и актов вообще не шла, и все стороны были согласны, что доказательную ценность этих документов будет определять сам Трибунал, а упоминание Олдерманом judicial notice относилось к сугубо процедурной стороне дела.

Стоит отметить, что в советском проекте текста Устава от 02.07.1945 также не было и следа "неоспоримости" (СССР и Нюрнбергский процесс, с. 201):

VIII. Доказательства.

Статья 26.

Выбор и оценка доказательств.

Трибунал и комиссия не ограничены в выборе и оценке доказательств. Общеизвестные факты по своему правовому значению равносильны фактам, установленным комиссией.

Статья 27.

Акты и документы национальных следственных комиссий.

Акты и документы комиссий, образованных в отдельных союзных государствах для расследования военных преступлений, имеют то же правовое значение, что и акты и документы, составляемые комиссией.

Определенную двусмысленность финальной формулировки статьи 21 МВТ разрешил во время процесса не в пользу советской стороны, причем как минимум дважды прямо. Стенограмма организационного заседания, когда это случилось в первый раз, процитирована выше. Поскольку советская сторона на этом не успокоилась и обвинитель Руденко заявил протест, МВТ пришлось вернуться к этой теме (СССР и Нюрнбергский процесс, с. 428-431; для удобства по английской версии протокола обозначены места, где идет речь о judicial notice):

6 апреля 1946 г.
Дворец Юстиции
Нюрнберг
ПРОТОКОЛ
ОРГАНИЗАЦИОННОГО ЗАСЕДАНИЯ
МЕЖДУНАРОДНОГО ВОЕННОГО ТРИБУНАЛА
6 апреля 1946 г. 13.30

Председательствует — лорд ЛОРЕНС
Присутствовали все Члены Трибунала и их Заместители
[...] 8. Ходатайство генерала Руденко (Главного советского обвинителя) от 18 марта 1946 г., поданное Трибуналу с просьбой пересмотреть постановление Трибунала от 12 марта 1946 г. относительно вызова свидетелей по вопросу убийства польских офицеров в Катынском лесу.

Трибунал решил, что ходатайство генерала Руденко должно быть отклонено и что не будет дано объяснения причин отклонения этого ходатайства. Генерал Никитченко не был в принципе согласен с этим решением по причинам, которые были заявлены на предыдущем заседании [при] рассмотрении того же вопроса (параграф 2 протокола заседания Трибунала от 12 марта 1946 г.).

Господин Биддл просил внести в протокол следующее особое мнение относительно меморандума:

«12 марта Трибунал, выслушав все соображения и на основании тщательного рассмотрения, постановил удовлетворить ходатайство защитника подсудимого Геринга о вызове свидетелей, показание которых, как было установлено, относится к предъявляемому обвинению, изложенному в § VII/с/ /2/ обвинительного заключения относительно того, что подсудимые ответственны за убийства в Катынском лесу 11.000 польских офицеров, являющихся военнопленными.

Главный Обвинитель Советского Союза подал ходатайство о пересмотре этого постановления на том основании, что Трибунал, удовлетворив это ходатайство, тем самым превысил свои полномочия, предусмотренные Уставом.

Статья 21 Устава гласит:

“Трибунал не будет требовать доказательств общеизвестных фактов и будет считать их доказанными [take judicial notice thereof]. Трибунал также будет принимать без доказательств [take judicial notice of] официальные правительственные документы и доклады Объединенных Наций, включая акты и документы комитетов, созданных в различных союзных странах для расследования военных преступлений, протоколы и приговоры военных или других трибуналов каждой из Объединенных Наций”.

Согласно этой статьи Трибунал приобщил к делу и принял без доказательства [judicially noticed] отчет Чрезвычайной Государственной Комиссии Советского Союза, созданной для расследования событий в Катынском лесу. Приняв этот отчет без доказательства [according it judicial notice] и приобщив его к делу, Трибунал поступил согласно статье 21 Устава, считая, что отчеты подобных расследований, проведенных комиссиями союзных стран, должны приобщаться к делу без дополнительного доказательства и представлять собой такую доказательную силу, которая может являться приемлемой для всех других представляемых доказательств.

Главный обвинитель Советского Союза утверждает, что подобное толкование статьи 21 является ошибочным и что фактически эта статья предусматривает, что отчеты комиссий, созданных в союзных странах для расследования военных преступлений, должны приниматься Трибуналом как неоспоримое доказательство установленных фактов.

По мнению Члена Трибунала [в оригинале: по мнению Трибунала - СР] это утверждение не вытекает из Устава и по своей сути не является благоразумным.

Как известно, статья 21 гласит, что “Акты и документы комиссий союзных стран по расследованию будут приниматься без доказательств [shall be subject to judicial notice]”. Это означает, что они будут приниматься Трибуналом в качестве доказательств установленных фактов. Условия этой статьи полностью выполняются тогда, когда такие сообщения, как Чрезвычайной Государственной Комиссии, принимаются без дальнейшего установления их достоверности, без любых самостоятельных доказательств фактов, которые положены в основу сообщения.

Но статья 21 не предусматривает, какое значение должен придавать Трибунал констатации этих сообщений комиссий по расследованию, как доказательству установленных фактов. Еще в меньшей степени эта статья предусматривает тот факт, что доказательства, содержащиеся в таких сообщениях, свободны от возможностей быть опровергнутыми, если даже могут быть представлены достаточные доказательства в опровержение.

Советский обвинитель ошибается, считая, что статья 21 теряет свое подлинное значение, если не будут приниматься без доказательства [judicially noticed] отчеты, представляющие собой неопровержимое доказательство [верный перевод: если принятые судом к сведению отчеты не будут являться неопровержимым доказательством - СР]. Отчеты, принимаемые без доказательства [judicial notice], освобождают обвинение, прежде всего, от необходимости представлять какие-либо другие самостоятельные доказательства подтверждения фактов, изложенных в отчете. Это является самым важным последствием, поскольку самостоятельное доказательство может явиться необходимым для опровержения в случае, если подсудимым удастся привести в качестве доказательства существенное опровержение определений, изложенных в отчете комитета.

Основным пунктом является то, что если статья 21 предусматривала бы, что отчеты о расследованиях должны рассматриваться как неопровержимое доказательство установленных фактов, то она сводила бы на нет условия статьи 19 относительно того, что Трибунал будет принимать любые доказательства, которые, по его мнению, имеют доказательную силу.

То, что является еще более важным и что могло бы свести на нет Трибунал как юридический институт, созданный странами, подписавшими Соглашение, заключается в том, чтобы Трибунал применял юридический метод для установления фактов, относящихся к делу.

Юридические функции Трибунала значительно бы пострадали, если бы Трибунал в своей работе был связан заключениями отчета, основанного на процедурах, которые, однако, являются приемлемыми при проведении расследований, но могут быть лишены гарантий, предусмотренных Уставом, как неотъемлемые условия юридического процесса.

Поэтому ходатайства о пересмотре постановления Трибунала отклоняются.

(Попутно этот документ опровергает и смешные фантазии Мухина о том, что "инициатива провести судебное следствие по Катынскому делу прямо в рамках Нюрнбергского процесса, безусловно, принадлежит СССР" и "Доказывает инициативу СССР в этом рассмотрении то, что при тогдашнем непререкаемом авторитете СССР и возможности сослаться на статью 21 Устава Трибунала, СССР мог бы не допустить рассмотрения вопроса, кто расстрелял поляков, если бы не хотел. Но Катынское дело было рассмотрено, следовательно, интерес СССР в этом был". Также см. в том же сборнике, с. 479: "Генерал НИКИТЧЕНКО предложил, чтобы доказательства по Катынскому делу были представлены в письменной форме, без вызова свидетелей в суд".)

Особое мнение судьи Биддла не является решением МВТ, но мы видели из стенограммы обсуждений, что западные судьи друг с другом солидаризировались по этому пункту. Тот факт, что ходатайство Руденко было отклонено (как ранее возражения судьи Никитченко), а два других судьи, проголосовавших против этого ходатайства, против этого особого мнения, которое сформулировано от имени всего Трибунала, не возражали, показывает, что они были в целом согласны с логикой Биддла. При этом Биддл полностью признает, что, как указано в Уставе, определенные документы должны приниматься без доказательств - просто это не те доказательства, о которых вели речь Руденко и Никитченко.

Стоит отметить, что решения МВТ в данном случае совпадают с линией, проводившейся МВТ еще до рассмотрения связи статьи 21 с катынским вопросом на процессе.

Еще 25.01.1946, рассматривая не связанный с катынским преступлением эпизод, Трибунал вынес решение, которое также подрывало будущую советскую интерпретацию:

M. ДЮБОСТ: У вас есть доказательства, господин Председатель. Если вы посмотрите на верхнюю часть второй страницы слева, то увидите начало протокола и прочтете: "Цель: расследование злодеяний, совершенных немцами против гражданского населения". Эти расследования были поручены Управлением по расследованию военных преступлений.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Да. Это было бы похоже на правду, если бы служба действительно была создана в сентябре, а это полицейское расследование датировано 9 октября. Трибунал объявляет перерыв для рассмотрения этого вопроса.

(Объявляется перерыв.)

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Трибунал рассмотрел аргументы, которые были ему представлены, и считает, что документ, предложенный представителем Франции, является документом комитета, созданного для расследования военных преступлений в соответствии со смыслом статьи 21 Устава. Тот факт, что он не представлен под присягой, не мешает ему быть таким документом в рамках статьи 21, который Трибуналу предписано принять к сведению [to take judicial notice]. Вопрос о его доказательной силе [probative value], конечно, будет рассматриваться в соответствии со статьей 19 Устава, и поэтому, в соответствии со статьей 19 и статьей 21 Устава, документ будет принят в качестве доказательства; возражение защитника Гестапо отклоняется.

То есть доказательная сила документов, принятых к сведению ("без доказательств") определялась исключительно самим Трибуналом, а не предписывалась ему статьей 21 Устава. Принятые к сведению доказательства, таким образом, ничем не отличались от доказательств, принятых Трибуналом стандартным способом.

15.02.1946 мы видим еще одно опровержение доктрины "неопровержимости" еще до того, как ее выдвинула советская сторона:

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Защитники подсудимых будут иметь возможность в надлежащее время критиковать любые доказательства, которые предоставляет обвинение. Они смогут указывать, было ли возможно, что определенные доказательства были даны из сочувствия; они смогут критиковать доказательства, которые приводятся, любым способом, который они выберут в надлежащее время. Но сейчас не надлежащее время. Статья 21 совершенно ясна, и она предписывает Трибуналу принять к сведению [take judicial notice of] различные документы, которые там изложены, и прямо ссылается на протоколы и заключения военных или других трибуналов любой из Объединенных Наций. Это протокол и заключение военного трибунала советского суда. Поэтому статья 21 прямо предписывает Трибуналу принять его к сведению [take judicial notice of it]. Это не мешает адвокатам подсудимых, когда они выступают с речами в защиту, критиковать доказательства, на которых основывается этот протокол и заключения; но утверждение, что они не должны быть приняты, представляется мне, во всяком случае, и, я думаю, другим членам Трибунала, совершенно необоснованным возражением.

Стоит отметить, что Устав МВТ для Дальнего Востока, базировавшийся на Уставе МВТ, избавился от неопределенности, сформулировав аналогичную статью следующим образом:

Судебное принятие к сведению [Judicial Notice]. Трибунал не будет требовать доказательств ни общеизвестных фактов, ни аутентичности официальных правительственных документов и докладов любого государства, ни разбирательств, протоколов и выводов военных или других учреждений каждой из Объединенных Наций.

Итак, все, что означает статья 21 для катынского дела, это то, что сообщение комиссии Бурденко было автоматически принято судом в качестве доказательства по упрощенной процедуре, то есть без требования доказательств его аутентичности и без какого-то отдельного подтверждения сделанных в сообщении утверждений (то есть, например, без свидетельства авторов доклада в суде под присягой о том, что именно они его написали и что все соответствует истине, без вызова опрошенных комиссией свидетелей и т. п.). Согласно статье 19, МВТ мог принять любые доказательства по этой процедуре по своему усмотрению, но мог и не принять, а вот относительно документов, подпадающих под статью 21, МВТ обязан их был принять таким образом. Но статья 21 ничего не говорит о том, что происходит после того, как МВТ принял документ (как доказательство). Соответственно, это доказательство могло быть оспорено, Трибунал мог посчитать его недостоверным и т. д. Это не лишало его статуса доказательства.

Не стоит путать термины "доказательство" и "факт". Доказательства в одном и том же процессе могут противоречить друг другу, быть недостоверными и так далее. Так, в качестве доказательства (по статье 19 Устава) МВТ принял и заключение собранной немцами Международной комиссии экспертов (документ Геринг-61, Trial of the Major War Criminals before the International Military Tribunal, 1949, vol. 40, pp. 272-277; том озаглавлен "Documents and other material in evidence", то есть "документы и другие материалы в качестве доказательства"). Таким образом, принятие судом какого-то доклада как доказательства не означает согласия с содержанием этого доклада.

Как уже было продемонстрировано, Трибунал по своему усмотрению мог далее приписывать какую угодно доказательную силу предоставленным сторонами доказательствам, то есть как угодно интерпретировать их при составлении приговора. Никакой "магической" доказательной силы статья 21 Устава МВТ советскому сообщению о катынском преступлении не дала, сообщение комиссии Бурденко в приговоре не упомянуто и никакой юридической силы не имеет.

Никакой исторической (кроме как иллюстрация сталинской фальсификации) тоже - в нем приводятся "документы" о несуществующих лагерях "ОН" (то есть цитируются фальшивки), а организатором расстрела в августе-сентябре 1941 г. называется Фридрих Аренс (выступавший свидетелем на процессе), который, однако, впервые приехал под Смоленск в середине ноября 1941 г.

Аргумент: защитник Геринга Штамер в своей заключительной речи заявил относительно катынского расстрела, что "Обвинение не смогло доказать этот факт, поэтому данное обвинение должно быть исключено из обвинительного заключения"; раз обвинительное заключение не было изменено, Трибунал отклонил ходатайство Штамера и признал вину нацистов за катынское преступление.

Новые высоты правовой эквилибристики. Даже если бы Штамер что-то такое сказал, это не значило бы, что обвинительное заключение (ОЗ) могло изменяться в смысле исключения из него недоказанных преступлений. Штамер был всего лишь защитником и его просьба не означала бы, что Трибунал действовал или мог действовать таким образом. Никаких процедур подобного изменения ОЗ при "отпадении" конкретных эпизодов обвинения в Уставе не предусмотрено и примеров такого изменения не существует.

Наоборот, достаточно заглянуть в приговор, чтобы убедиться, что поправляя обвинение прямо или косвенно по ключевым пунктам, Трибунал не прикасался к тексту ОЗ. Ключевым расхождением между обвинителями и МВТ было включение в раздел 1 заговоров по совершению военных преступлений и преступлений против мира как отдельных видов преступлений. В приговоре указано, что Устав МВТ этого не предусматривает и суд будет просто игнорировать эти части раздела. Но текст ОЗ остался прежним.

Как уже было указано, в 3 и 4 разделах ОЗ (военные преступления и преступления против человечности) в самом тексте обвинений была "вшита" вина всех обвиняемых сразу (дословно: "Все обвиняемые совершили...") по юридичской доктрине заговора, причем независимо от того, предъявлялись ли обвинямым эти пункты в индивидуальном порядке. МВТ не признал всех обвиняемых совершившими эти преступления (Гесс как пример), но опять же не изменял текст ОЗ.

Что касается высказывания Штамера, обратимся к немецкому оригиналу:

Dieser Beweis ist der Anklagebehörde nicht gelungen. Damit scheidet diese Beschuldigung aus der Anklage aus.

Сначала наиболее буквальный (и потому корявый) перевод:

Это доказательство у обвинителей не получилось. С этим отсеивается это обвинение из обвинения.

"Anklage", "обвинение", может относиться как к стороне обвинения (Anklagebehörde), что в данном случае исключено, так и к ОЗ (Anklageschrift), так и к сумме обвинений, предъявленных прокурорами во время процесса (не обязательно содержащихся в ОЗ). "Beschuldigung" - по сути, конкретный пункт обвинения. "Ausscheiden" - отсеиваться, исключаться. Можно предложить следующий перевод:

Доказать это у обвинителей не получилось. Поэтому этот пункт обвинения исключается из обвинения/обвинительного заключения.

Можно спорить о деталях перевода, но ключевой момент таков: никакого ходатайства тут нет, есть лишь констатация (желаемого) факта защитником, сводящаяся к недоказанности этого конкретного пункта. Нет ничего об исправлении текста ОЗ (это не в силах защиты, а "исключение" может происходить просто через неучтение судом этого преступления как доказанного - как это было с исключением МВТ двух из трех заговоров в разделе 1) и нет никакой просьбы, обращенной к суду по этому поводу.

Штамер подтвердил это в 1952 году:

Мр. О'Конски: Могла ли защита попросить, чтобы та часть обвинительного заключения, которая касалась Катыни, была исключена из общего обвинения?

Др. Штамер: Нет, также нет.

Аргумент: полный учет всех предъявленных обвинений и доказательной базы по ним велся Трибуналом не в Обвинительном заключении и Приговоре, а в так называемых «Досье индивидуальной ответственности…», ведшимися трибуналом в отношении каждого из подсудимых. Данные «Досье…» содержали в себе все доказательства персональной виновности или невиновности подсудимых и также выполняли функции описательно-мотивировочной части Приговора МВТ. Катынский эпизод на Нюрнбергском процессе персонально инкриминировался лишь двоим подсудимым – Герману Герингу и Альфреду Йодлю. Последняя фраза из Приговора Трибунала по обвинениям в отношении Геринга: «По делу не установлено никаких обстоятельств, которые могли бы оправдать этого человека». В том числе и по Катынскому эпизоду. Приговор Альфреду Иодлю содержит аналогичную формулировку: «…Смягчающих вину обстоятельств нет». В досье их виновность сформулирована еще более конкретно, признана правильность всех обвинений.

Это краткая формулировка аргумента известного жулика С. Стрыгина. Неудивительно, что весь этот аргумент является не более, чем его очередной фабрикацией.

Стрыгин даже не попытался показать, что так называемые "досье", точнее - дела индивидуальной ответственности, являются документами Трибунала.

К счастью, онлайн есть полные дела Геринга, Гесса, Дёница, Бормана, а также ключевые справки из таких дел на Шпеера, Розенберга, Йодля, Риббентропа, Заукеля, Кальтенбруннера, Кейтеля.

Под множеством таких справок появляется имя секретаря советской делегации К. Цуринова, что само по себе ставит под сомнение утверждение Стрыгина - с чего бы это секретарь советской делегации составлял основополагающие справки для использования МВТ в целом (а не только, скажем, для советских судей)? В деле Дёница указаны составители таблиц доказательств и подборки извлечений из материалов процесса - секретари советской делегации Львов и Цуринов и консультант Лунев.

Ну, а содержание справок и того лучше. Возьмем несколько подсудимых, которых МВТ не признал виновными по каким-то разделам.

Гесс обвинен по всем разделам, виновен только по 1 (заговор) и 2 (преступления против мира), но в справке о подсудимом Гессе мы видим и доказательства по разделам 3 (военные преступления) и 4 (преступления против человечности) без каких-либо комментариев - причем похожие сведения использует судья Никитченко в своем особом мнении.

Шпеер обвинен по всем разделам, виновен только по 3 и 4, но в справке о Шпеере значится, что он "полностью виновен во всех инкриминируемых ему преступлениях".

Дёниц обвинен по разделам 1, 2 и 3, виновен только по 2 и 3, но в справке о Дёнице говорится, что он "полностью поставил себя на службу преступному нацистскому заговору" (то есть виновен по разделу 1), тогда как в приговоре мнение прямо противоположное ("Хотя Дениц создал и обучил германский подводный флот, доказательства не устанавливают его причастности к заговору для ведения агрессивных войн или факта его участия в подготовке и развязывании таких войн"; напоминаю, что это единственная форма заговора, признаваемая приговором).

Борман обвинен по разделам 1, 3 и 4, виновен только по 3 и 4. В справке читаем:

Само по себе положение, которое занимал подсудимый Борман в гитлеровском государстве и нацистской партии характеризует его роль и участие в общем заговоре, военных преступлениях и преступлениях против человечности.

В приговоре же нечто совершенно иное:

Нет доказательств того, что Борман знал о планах Гитлера по подготовке, развязыванию или ведению агрессивных войн. Он не присутствовал ни на одном из важнейших совещаний, где Гитлер последовательно развивал свои планы агрессии. И нельзя предполагать, что то положение, которое он занимал, давало ему возможность быть осведомленным об этих планах.

[...]

Согласно уже изложенной точке зрения, которой решил придерживаться Трибунал в отношении заговора для ведения агрессивной войны, представленных доказательств недостаточно для того, чтобы признать Бормана виновным по первому разделу Обвинительного заключения.

Одним словом, утверждение Стрыгина, что эти дела велись Трибуналом и что они "выполняли функции описательно-мотивировочной части Приговора МВТ" сложно охарактеризовать как-то иначе чем "ложь".

Учитывая схожесть как информации, так и структуры справок в этих делах с заключительной речью Руденко и с особым мнением Никитченко, можно предположить, что эти дела были подготовлены для общего использования советской делегацией.

Более того, в биографических справках из этих дел (в которых упоминались преступления со ссылками на доказательства, предоставленные на процессе) катынское преступление не упоминается вообще - в них оно не инкриминируется ни Герингу, ни Йодлю. Именно защитник Геринга Штамер вызвал катынских свидетелей в суд, так что неудивительно, что они упоминаются в справочном деле Геринга. Упоминание же советского сообщения в справочном деле Геринга (вероятно, то же справедливо и для Йодля) ограничивается появлением в тематическо-хронологической таблице предоставленных обвинением доказательств.

В общем, на основании этих неофициальных документов советской делегации невозможно сделать никаких выводов о том, кому именно во время процесса инкриминировалось катынское преступление с точки зрения МВТ.

Наконец, непонятно, что должна доказывать апелляция Стрыгина к фразе в индивидуальном приговоре Герингу о том, что "по делу не установлено никаких обстоятельств, которые могли бы оправдать этого человека", которая относится исключительно к смягчающим обстоятельствам (что подтверждается английским, французским и немецким текстами приговоров: "nothing to be said in mitigation"/"aucune circonstance atténuante"/"kein mildernder Umstand" ) и касается, естественно, перечисленных в приговоре преступлений (среди которых катынский расстрел не упоминается). Невиновность в каком-то отдельном преступлении не является смягчающим обстоятельством при рассмотрении других преступлений.

Стоит отметить, что нигде в доселе опубликованных официальных документах процесса не упоминается об индивидуальном обвинении Геринга (не говоря уже о Йодле) в катынском преступлении с точки зрения МВТ. Мы видим, что якобы обвинение Геринга в этом преступлении было процитировано защитником Геринга Штамером в качестве инструмента для поднятия вопроса о катынском расстреле на процессе (о чем его приватно просили члены 537-го полка связи, см. C. Weber, Krieg der Täter, 2015, S. 322, 323). Протокол организационного заседания МВТ описывает его ходатайство (не подтверждая и не опровергая его) так (СССР и Нюрнбергский процесс, с. 413):

В ходатайстве утверждается, что перечисленные лица должны опровергнуть обвинение, выдвинутое против Геринга в том, что он причастен к расстрелу в Катынском лесу.

Также из его заявления 08.03.1946:

На заседании 14 февраля 1946 года советское обвинение заявило, что немецкое военное формирование, штаб 537, инженерный батальон, проводило массовые расстрелы польских военнопленных в лесах под Катынью.

[...]

Я называю этих свидетелей, чтобы доказать, что вывод о соучастии Геринга, сделанный обвинением в вышеупомянутом заявлении, не обоснован в соответствии с обвинительным заключением.

Тут Штамер отталкивается конкретно от выступления обвинителя Покровского, вкладывая ему в уста "вывод о соучастии Геринга", который напрямую не прозвучал (хотя, возможно, и присутствовал в качестве намека). На самом деле ему было бы достаточно основываться просто на обвинительном заключении, которое изначально могло быть прочитано как приписывающее всем обвиняемым по определенным разделам все перечисленные в этих разделах преступления (а доктрина заговора по совершению военных преступлений и преступлений против человечности, позже отвергнутая МВТ в приговоре, делала этот вывод практически неумолимым).

Как мы уже видели, защитники Зимерс и Кранцбюлер изначально исходили из этого предположения и были поправлены Трибуналом. Критерием допустимости допроса свидетелей по какому-то эпизоду защитником какого-либо подсудимого была релевантность эпизода для дела этого подсудимого (что не то же самое, что обвинение этого подсудимого в этом преступлении; по определению Председателя Трибунала, эпизод должен был конкретно относиться к делу подсудимого, каким-либо образом влиять на него или быть связанным с ним; опытный юрист Лоуренс не зря не сказал, что критерием является индивидуальное обвинение по этому эпизоду). Понятно, что катынский эпизод, приписываемый вермахту, был релевантен для рейхсмаршала, независимо от того, был ли он до того момента индивидуально обвинен в этом эпизоде. Просьбу же Латернзера спросить обвинение о том, кого же считать обвиняемым по катынскому эпизоду, Лоуренс отклонил.

Впрочем, даже если бы Геринг в глазах МВТ индивидуально обвинялся в катынском расстреле, это никак не влияло бы на тот факт, что, как уже было показано выше, признание подсудимых виновными по разделам 3 или 4 не приводило к автоматическому признанию их виновными по всем конкретным преступлениям, перечисленным в этих разделах, а значит те преступления, для которых вина была установлена, обязаны были появиться в индивидуальном приговоре (иначе было бы непонятно, по каким конкретно преступлениям, перечисленным в обвинительном заключении, признана вина подсудимого). Катынский расстрел в индивидуальном приговоре Геринга не появляется и значит виновным он в этом расстреле признан не был.

Аргумент: Горшенин и Деканозов сообщали Сталину, что судьи согласны вменить все преступления, предусмотренные Обвинительным заключением, Герингу, Риббентропу, Кейтелю, Розенбергу, Фрику, Йодлю и Борману, а следовательно судья Биддл врал о том, что немецкая сторона не была признана в катынском преступлении.

Вот документ, на который ссылаются отрицатели. Что можно сказать? Такой аргумент могли выдвинуть либо лжецы, либо абсолютные невежды.

Аргумент этот не работает хотя бы по той простой причине, что Фрика и Бормана обвиняли и по первому разделу, но Трибунал именно по этому разделу признал их невиновными. Таким образом, информация, содержащаяся в этом документе, просто напросто не отражает мнение судей на момент вынесения приговора. На этом можно и закончить, но мы, конечно, продолжим.

(В качестве небольшого отступления: кроме упомянутого пункта есть в документе и другие особенности. В нем предлагается настаивать на признании Кальтенбруннера, Франка и Шираха виновными по разделу 2, хотя они не были индивидуально обвинены по этому разделу в обвинительном заключении; то же касается Дёница и раздела 4. Возможно, причиной этого было то, что во время заседаний в судебной комнате некоторые судьи иногда подавали идею осудить того или иного обвиняемого по разделу, который ему не был предъявлен в обвинительном заключении. Впрочем, ни одно такое предложение не прошло.)

Чтобы понять, какие преступления (то есть разделы с первого по четвертый - преступления против мира и т. д.) приписали судьи обвиняемым, достаточно прочитать приговор. При чем тут какая-то внутренняя переписка одной из сторон? Вероятно при том, что отрицатели утверждают, что под преступлениями в этом документе имелись в виду конкретные эпизоды, перечисленные в каждом из разделов, но это вполне очевидная наглая глупость.

Судьи голосовали не за эпизоды, а за разделы обвинения. Все остальное было просто нерелевантно для этой записки - цель была в признании наибольшего количества подсудимых виновными по наибольшему количеству приписанных им разделов, а не во всех эпизодах этих разделов. В дальнейшем в записке речь идет именно об этом: какие-то конкретные или общие эпизоды (но не все предъявленные в обвинительном заключении!) перечисляются лишь для аргументации признания вины по разделам обвинительного заключения.

Далее, уже из самой записки следует, как сложен был процесс "торга" между судьями. Ни о каком единодушии речь не шла, приходилось применять "дипломатию". К счастью, у нас сохранились относительно подробные описания закулисных перипетий (B. Smith, Reaching judgment at Nuremberg, 1977, pp. 114-298; T. Taylor, The anatomy of the Nuremberg trials: a personal memoir, 1992, pp. 546-570), из которых мы знаем, насколько разнились мнения судей по целым разделам обвинения (по которым и велся "торг" - не по эпизодам), как они меняли свое мнение, как удалось добиваться компромиссов и т. п. На основании этой информации можно твердо сказать, что согласие большинства судей по всем эпизодам всех разделов обвинительного заключения (не говоря уже об эпизодах, в нем отсутствющих, но представленных на процессе, о чем в записке Горшенина-Деканозова не упоминается) даже в отношении одного из перечисленных обвиняемых было маловероятно, а в отношении всех семи - таковую вероятность можно считать примерно равной нулю. Более того, из описания судейских дискуссий следует, что у Горшенина с Деканозовым в принципе не могло быть информации о том, что точно думали судьи, чьи голоса были решающими, обо всех конкретных эпизодах в отношении всех перечисленных обвиняемых, поэтому и передавать эту информацию они никуда не могли.

Кстати, эти же источники о совещаниях в судебной комнате помогают более глубоко проанализировать информацию Горшенина-Деканозова.

Приговор Фрика обсуждался 2 и 10 сентября. 2 сентября по всем 4 разделам хотели его приговорить британский и советский судья, американский воздержался от мнения, французский поддержал разделы 3 и 4. В окончательном заседании по Фрику 10 сентября британский и советский судья проголосовали за все разделы, американский - за все кроме 1, французский судья был склонен снова проголосовать лишь за разделы 3 и 4, но воздержался. В результате Фрик был приговорен по 3 разделам. Результаты были подтверждены 26 сентября (Smith, op. cit., p. 199; Taylor, op. cit., p. 561).

Приговор Бормана (обвиненного по разделам 1, 3 и 4) обсуждался 2 и 11 сентября. 2 сентября приговор по разделам 1, 3 и 4 поддержали все судьи (хотя американский и хотел сначала лишь объявить Бормана мертвым без вынесения приговора). В окончательном заседании по Борману 11 сентября британский и советский судья проголосовали за все разделы, остальные - лишь за разделы 3 и 4 и Борман был приговорен по разделам 3 и 4. (Smith, op. cit., p. 231, 232; Taylor, op. cit., p. 569).

Таким образом, по Фрику вообще ни разу не было большинства, необходимого для вынесения обвинительного приговора по всем разделам (3 из 4 голосов), а большинство по всем предъявленным Борману разделам сформировалось уже 2 сентября и исчезло 11 сентября. Записка же Горшенина-Деканозова датируется 17 сентября. Таким образом, данные в ней нельзя назвать просто устаревшими к дате приговора и просто отражающими промежуточное состояние дел - они были ошибочными уже на момент написания.

Наконец, ни о каком признании всех преступлений, перечисленных в обвинительном заключении, если считать, что имелись в виду не разделы, не могло идти речи хотя бы потому, что Трибунал исключил из рассмотрения заговоры по совершению военных преступлений и преступлений против человечества (то есть таковые заговоры, как отдельные преступления).

Таким образом, под "всеми преступлениями" имелись в виду исключительно разделы обвинительного заключения, предъявленные подсудимым, и ни в коем случае не отдельные эпизоды, перечисленные в них.